Скотт Карни - Красный рынок. Как устроена торговля всем, из чего состоит человек

В конце 1946 года молодая женщина в длинной юбке и белой блузке, расшитой яркими цветами, принесла мольберт с холстом на кладбище Сан-Мигель-де-Альенде в Мексике. Обветшавшие деревянные кресты, ныне уже давно сгнившие, торчали из грязи под странными углами, а на земле валялись кучи костей. Бедренные кости, ребра, беззубые черепа выглядывали из разрытой почвы и смешивались друг с другом в таком беспорядке, что невозможно было бы сказать, кому какие кости принадлежали при жизни. Двое мальчишек смотрели, как женщина углем рисует на холсте мрачную сцену. Лоретта Хардести из Батта, штат Монтана, отправилась к югу от американской границы, чтобы учиться в Академии изящных искусств Мехико.

В нескольких метрах от нее фотограф немецкого происхождения, бежавший от преследований на родине и изменивший имя на мексиканское Хуан Гусман, направил объектив на эту сцену и снял серию фотографий. Одна из них появилась в выпуске журнала Life от 4 января 1947 года.

Статья имела такой невероятный успех, что академия, в которой тогда училось всего пятьдесят американских студентов, на следующий год получила более 6000 заявлений. Фотография произвела благоприятное впечатление на новое поколение американских солдат, которые решили, что дешевая жизнь и рисование черепов и обнаженных моделей в Мехико гораздо приятнее, чем сводить концы с концами, вернувшись домой [41] Имеется в виду – с фронтов Второй мировой войны. – Прим. ред. . Академии впервые пришлось отказывать абитуриентам в приеме.

Академии требовались тела двух типов: живые студенты, способные платить рыночную сумму за обучение, и мертвые тела – материал для анатомического рисунка. Фотография в Life поразительна не потому, что изображает какое-то ужасное преступление, а благодаря контрасту, который производит появление красивой молодой женщины на усеянном мертвыми костями поле. Студенту художественной школы безразлично, почему кости оказались вырытыми из могилы: достаточно того, что они представляют собой хороший предмет для изучения анатомии. Гусман и Хардести – пассивные наблюдатели цепочки поставок, которая берет свое начало в человеческой трагедии.

Каждую ночь кладбищенский смотритель в Колкате Мохаммед Мулла Бокс обходит деревенское кладбище и решает, безопасно ли оставить тела без присмотра или все же стоит провести бессонную ночь, прислушиваясь, не начали ли где-то копать. Он понимает, что новый налет – лишь вопрос времени и что с одной бамбуковой дубинкой он не сможет остановить грабителей. Для жителей деревни Харбати расхищение могил – безусловное зло, а не абстракция.

После почти четырехлетнего изучения красных рынков меня больше не шокируют кровавые подробности вскрытий или те пределы, до которых преступники готовы дойти в поиске человеческих материалов. Меня скорее удивляет то, что для нас все еще нормально пожимать плечами и считать эту цепочку поставок неизбежной.

В большинстве случаев мы спокойно относимся к идее покупки тел и их частей, если только не знаем, откуда они берутся. В идеале нам хотелось бы покупать человеческие почки так же, как и остальное мясо в универмаге: герметично упакованными в пластик на лотке из пенопласта и без намека на источник – скотобойню. В принципе мы понимаем, что появление человеческого тела на рынке – результат чьей-то жертвы, но подробности нам ни к чему.

Многие из нас знакомы с кем-то, чья жизнь была спасена срочным переливанием крови, или с кем-то, кто усыновил ребенка из-за рубежа. Некоторые встречали людей, которым помогло репродуктивное лечение или кому удалось продлить жизнь благодаря пересадке органа. Разумеется, мы знаем врачей, которые изучали анатомию на реальных человеческих скелетах; все мы принимали лекарства, ранее протестированные на людях.

Все это существует, что не так-то плохо. Некоторые из важнейших достижений науки стали возможны только благодаря тому, что мы относимся к людям как к средству. То, каковы мы как люди, во многом определяется тем, каковы мы как мясо. И по большей части нам удается успешно лавировать между своими физическими телами и тем, что мы, за неимением лучшего слова, называем душой.

Криминальные и неэтичные красные рынки имеют куда меньший размах, чем их вполне законные конкуренты. Согласно данным Всемирной организации здравоохранения, в мире около 10 % органов для пересадки приобретается на теневых рынках. В принципе эта цифра относится и ко всем остальным рынкам торговли человеческими телами.

Ставки высоки. И наше самоощущение в обществе зависит от того, как мы относимся к этим 10 процентам. Позволим ли мы кровавым посредникам и похитителям детей заниматься и дальше своим бизнесом, закроем ли на это глаза как на неизбежные издержки? Наличие множества посредников в деле купли-продажи почек и эксплуатируемых продавщиц яйцеклеток из Восточной Европы и бывшего советского блока в той же степени связано с глобальным экономическим неравенством, что и с нашим отношением к красным рынкам. Возможно ли вообще учредить систему, при которой вред, наносимый всеми красными рынками, сводился бы к минимуму?

Сокращение числа преступлений – не только юридическая проблема; ее решение должно быть связано с фундаментальной переоценкой наших долговременных убеждений в святости человеческого тела, экономики, альтруизма и личного пространства. Нам нужно перестать расценивать спрос на тела и человеческие ткани как на вечную проблему, разрешить которую может лишь увеличение предложения. Однако спрос на органы, волосы, детей для усыновления и кости – это прежде всего функция от общего (и выявленного) предложения. Если в Азии кости находятся в свободном доступе, кто-то найдет способ ими воспользоваться. Если на рынке появится больше почек, врачи посчитают, что в пересадке нуждается больше больных. Чем больше агентства по усыновлению будут показывать переполненные детские дома, тем больше семей захочет взять детей оттуда к себе. И чем больше яйцеклеток появится на открытом рынке, тем чаще за ними будут летать в другие страны потенциальные реципиенты.

Спрос сам по себе смысла не имеет. Наличие высокого спроса на гоночные машины, атомные бомбы, первые издания комиксов о Супермене и часы Rolex не значит, что мы можем или даже должны увеличивать их производство в мире. Без предложения спрос немыслим.

Возьмем для примера кровь. Хотя большие объемы доступной крови в первой половине прошлого века позволили хирургам разработать новые прогрессивные методы операций, некоторые религиозные группы – прежде всего сайентологи – не признавали переливания крови ни в каком виде. За много лет полное отсутствие спроса на человеческую кровь среди этих людей привело к частным инвестициям и со временем к значительным подвижкам в области бескровной хирургии. Сначала врачи не стеснялись лить кровь, чтобы развить хирургическое мастерство; однако когда оказалось, что обычные процедуры переливания крови подходят не всем, то запрет переливаний породил технологический бум, который привел к сокращению кровопотерь при операциях. Сейчас в больницах США и Европы многие операции проходят бескровно или почти бескровно. Хотя науке еще предстоит добиться многого, когда-нибудь появятся искусственные органы, и тогда живые органы для пересадки не будут нужны.