Александр Степанов - Очерки поэтики и риторики архитектуры

В постсоветский период истории дома Наркомфина, когда он, постепенно разрушаясь, местами становился уже аварийно опасным, я вижу три социальные группы, относившиеся к нему положительно. Прежде всего – архитекторы, единомышленники Владимира и Алексея Гинзбургов (сына и внука Моисея), московские интеллигенты, понимавшие, что обречь на гибель это здание, которое Лужков называл «мусором», было бы преступлением. Они мечтали восстановить его в первозданном виде и сумели осуществить свою мечту.

Другая группа – интеллектуалы, в доме Наркомфина не жившие и воспринимавшие его несколько вчуже в качестве памятника советской культуры – авангардного проекта, не вписавшегося в идеологию сталинского режима. Это здание было для них чем-то вроде инакомыслящей личности, которую власти не уничтожили только из‐за квадратных метров жилья – с паршивой овцы хоть шерсти клок. Интеллектуалов привлекал не столько тот дом Гинзбурга, каким он был, когда его с любопытством осматривал Ле Корбюзье, увидевший в нем первое воплощение «пяти правил новой архитектуры», сколько вся его энтузиастическая и трагическая история, память о «бездне униженья», в которую было ввергнуто это здание, – память, запечатленная в его руинированном состоянии. Советское прошлое переживалось сентиментальным интеллектуалом «как эстетический феномен, как чистая фактура, взращенная великой и бедной цивилизацией» 620 620 Ершов Г., Савицкий С. Где Кифер? И где Бойс? // Прогулки за искусством. Ленинград – Москва – Свердловск. СПб., 2008. С. 13. . Он не желал возвращения дома Наркомфина к исходному состоянию, и дикой показалась бы ему мысль об этом здании как объекте на современном рынке недвижимости.

Третья группа – богема, вольно располагавшаяся в этом доме по мере его расселения и сдачи квартир в аренду. Я имею в виду людей творческого склада, в основном молодежь, энтузиастов нетривиальных жизненных норм и форм, которым могло казаться, что они, как правомочные наследники авангарда, плывут непредсказуемым маршрутом на полуруинированном, пустеющем доме-корабле. Тем, кому была по карману арендная плата, составлявшая около 2015 года за разные квартиры от пятидесяти до шестидесяти пяти тысяч рублей в месяц, было в доме Гинзбурга хорошо. Материальную разруху и бытовую неполноценность наркомфинная богема воспринимала как символические эквиваленты собственного парадоксального, отчасти абсурдистского стиля жизни, в который было включено не только художественное творчество, но и занятия йогой на крыше, и самый вкусный в Москве фалафель в местном кафе, и ребята из редакции Colta . Археологическое отношение к своему жилищу или месту работы этой публике, как и интеллектуалам, было чуждо, хотя кое-кто из них мог провести толковую экскурсию по диковинному дому с квартирами одиннадцати разных типов. Слухи о грядущей реставрации они воспринимали с тревогой.

Все решительно изменилось, когда девелоперская компания «Лига права» осуществила в 2017–2020 годах тщательную реставрацию дома Наркомфина по проекту и под надзором Алексея Гинзбурга. Удалены позднейшие пристройки, кроме лифтовой шахты 1959 года в южной части западной стены. Восстановлена разрушенная местами кладка наружных стен из цементных и шлаковых блоков. Прочищены водостоки бетонных цветочниц, из‐за засорения которых отваливалась наружная штукатурка. Утеплен пол нижнего жилого этажа, как и «мостики холода» в каркасе. Заменены вертикальные коммуникации, прочищены вентиляционные каналы. Обеспечена звукоизоляция квартир и комнат. Отреставрированы сдвижные окна. Воссозданы холодные тона спален (все они обращены на восток), теплые тона гостиных (все на запад) и интенсивные тона потолков. Подлинные детали, включая фурнитуру окон и дверей, расчищены; утраченные, в том числе дизайн электропроводки и плафоны в общественных помещениях, воссозданы по оригинальным чертежам или фотографиям. Усовершенствована гидроизоляция плоской крыши, на которой разбит озелененный по периметру солярий.

Чрезвычайно бережно относясь к памятнику архитектуры, реставраторы, разумеется, не могли позволить себе ни сократить избыточную площадь остекления комнат, ориентированных на запад (а что такое летнее солнце, бьющее нам в окна во второй половине дня, мы все прекрасно знаем), ни уменьшить угол наклона лестниц в квартирах (близкий к 45 градусам – значительно более крутой, чем на двух общих лестницах дома), ни усовершенствовать пути жильцов внутри дома путем увеличения числа общих лестниц (и за то спасибо, что оставлен лифт, которого в первые тридцать лет существования в доме не было).

Реставрация радикально изменила статус дома и привлекла к нему совершенно новую публику. Квартиры продавались по цене от семисот тысяч до миллиона ста тысяч рублей за квадратный метр – средней между «премиум» и «элитной» недвижимостью. В коммерческой рекламе акцент ставился на «коллекционность», «штучность» товара. Портрет покупателя выглядел так: «Это и юный финансист, и нежный родитель, который решил сделать подарок на выпускной ребенку, и влюбленный мужчина, который хочет порадовать свою девушку, и супружеская пара с отличным вкусом и страстным желанием жить красиво». «Фактически это жизнь в музее в центре Москвы, с очень интересными соседями, каждый из которых заплатил приличную цену за квартиру, – соблазнял потенциальных покупателей рекламный текст. – Купить, чтобы сдавать в аренду? Отличная идея. И вот тут нет никакого ограничения по ежемесячной плате за такую квартиру. За самую маленькую из них можно легко брать от 100 тысяч рублей». К моменту завершения реставрационных работ все сорок четыре квартиры дома Наркомфина были распроданы. Самая дорогая – трехкомнатный пентхаус Милютина общей площадью 98,2 квадратных метров – за 120 миллионов рублей. Самая дешевая – однокомнатная общей площадью 28,7 квадратных метра – за 22,69 миллиона 621 621 Жилье по цене гитары Джона Леннона: гид по квартирам «Наркомфина». URL: https://snob.ru/entry/167963/ (дата обращения 09.08.2020). .

Мне не довелось побывать ни в прежнем, ни в новом доме Наркомфина. Меня ужасали его фотографии девяностых – нулевых годов, а то, что получилось у Алексея Гинзбурга, мне нравится. Я рад, что здание приведено в порядок и что его новые жильцы – люди достаточно обеспеченные, чтобы не позволить ему снова деградировать. И в то же время я не могу отделаться от противоречивого чувства: при том, что у меня нет ни малейшего сомнения в корректности реставрации, интерьеры кажутся мне декорациями какого-то спектакля. Смущает догадка, что Моисея Гинзбурга, доживи он до наших дней, вряд ли обрадовала бы мутация его шедевра из серьезного эксперимента по решению жилищной проблемы малообеспеченных трудящихся в модную площадку, на которой снобы соревнуются в желании жить красиво.