Александр Степанов - Очерки поэтики и риторики архитектуры

В 1852 году Хрустальный дворец разобрали и перевезли на юго-восток Лондона, в Сайденхэм. Там он был вновь собран и открыт в 1854 году. Пакстон добавил два этажа, перекрыл цилиндрическим сводом неф и устроил сводчатые трансепты в удаленных от середины частях здания. Из прежнего Хрустального дворца в новый переехал Средневековый двор Пьюджина, дополненный Египетским, Ассирийским, Греческим, Римским, Византийским, Ренессансным дворами и копиями фрагментов Помпей и Альгамбры; дворы располагались в хронологическом порядке; к ним были изданы путеводители. Дворец стал главным музыкальным центром Англии: в «Генделевском» зале (в центральном трансепте) был установлен крупнейший в мире орган, под которым разместились трибуны для четырех тысяч оркестрантов и хористов, к ним был обращен зрительный зал на такое же число мест. Каждые три года здесь проводились грандиозные Генделевские фестивали. Под крышей дворца имелись и меньшего размера концертные площадки, на которых выступали самые знаменитые музыканты 849 849 Eatock C. The Crystal Palace Concerts: Canon Formation and the English Musical Renaissance // 19-th Century Music. Vol. 34, № 1 (Summer 2010). P. 87–105 passim. , актеры и шоумены. Имелись библиотека и читальный зал. Во дворце торжественно принимали посещавших Лондон знаменитостей (например, в 1864 году Гарибальди). Проходили самые разнообразные тематические выставки: этнографические, отраслевые промышленные, сельскохозяйственные, цветочные, домашних животных и птиц. Устраивались спортивные состязания и цирковые представления. Различные общества арендовали залы дворца для проведения корпоративов. Разгрывались рождественские пантомимы. Читались проповеди 850 850 Чернов С. Хрустальный дворец: на вершине Сиднемского холма (2). URL: https://svetozarchernov.livejournal.com/19377.html (дата обращения 01.06.2020). . Хрустальный дворец с его широчайшей программой стал прообразом современных просветительных и культурно-развлекательных центров.

«До того как в 1936 году Хрустальный дворец был уничтожен пожаром, он, с его вытянутым нефом и очень удачными пропорциями трансептов, с его полукруглыми крышами, серо-голубыми в пасмурный день, сверкающими на солнце и отливающими опалом в лунные ночи, был украшением всей южной части Лондона» 851 851 Уиттик А. Указ. соч. С. 83. .

По-видимому, сверкающим на солнце его увидел Чернышевский во время посещения Лондона летом 1859 года. Но еще за пять лет до того он опубликовал в «Отечественных записках» очерк, в котором подробно описал обстоятельства появления Хрустального дворца, его местоположение, внешний вид и конструкцию, наградив его самыми хвалебными эпитетами 852 852 Katz M. The Russian Response to Modernity: Crystal Palace, Eiffel Tower, Brooklyn Bridge // Southwest Review. Vol. 93, № 1 (2008). P. 46. . В «Что делать?» «старшая сестра», явившаяся во сне Вере Павловне, вводит ее в «громадное здание, каких… теперь ни одного такого! (…) Какой оно архитектуры? Теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, – дворец, который стоит на Сайденгамском холме: чугун и стекло, чугун и стекло – только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам…» 853 853 Чернышевский Н. Г. Что делать? URL: https://ilibrary.ru/text/1694/p.83/index.html (дата обращения 30. 05.2020). Хорошо почувствовав общечеловеческое значение Хрустального дворца, Чернышевский сделал из него прообраз фаланстера в коммунистическом раю.

Три года спустя в Хрустальном дворце побывал Достоевский. В его впечатлении господствует то же чувство всемирного значения этого сооружения. Но то, что Чернышевского восхитило, Достоевского привело в ужас. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» он писал: «Да, выставка поразительна. Вы чувствуете страшную силу, которая соединила тут всех этих бесчисленных людей, пришедших со всего мира, в едино стадо; вы сознаете исполинскую мысль; вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что тут победа, торжество. Вы даже как будто начинаете бояться чего-то. Как бы вы ни были независимы, но вам отчего-то становится страшно. Уж не это ли, в самом деле, достигнутый идеал? – думаете вы; – не конец ли тут? не это ли уж, и в самом деле, „едино стадо“. Не придется ли принять это, и в самом деле, за полную правду и занеметь окончательно? Всё это так торжественно, победно и гордо, что вам начинает дух теснить. Вы смотрите на эти сотни тысяч, на эти миллионы людей, покорно текущих сюда со всего земного шара, – людей, пришедших с одною мыслью, тихо, упорно и молча толпящихся в этом колоссальном дворце, и вы чувствуете, что тут что-то окончательное совершилось, совершилось и закончилось. Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, в очию совершающееся. Вы чувствуете, что много надо вековечного духовного отпора и отрицания, чтоб не поддаться, не подчиниться впечатлению, не поклониться факту и не обоготворить Ваала, то есть не принять существующего за свой идеал…» 854 854 Достоевский Ф. М. Зимние заметки о летних впечатлениях // Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 15 т. Т. 4. Л., 1989. URL: https://ilibrary.ru/text/66/p.5/index.html (дата обращения 31.05.2020).

Архитектуры в этой картине как бы нет; она существует лишь как подразумеваемая область столпотворения. Не называя ничего определенного, Достоевский пишет «выставка», – и мне кажется, что он принимает происходящее перед его глазами за Всемирную выставку, которая закончилась одиннадцать лет тому назад. Его не интересует, что именно привело сюда людей, у каждого из которых свой интерес, удовлетворить который каждый из них думает благодаря многообразной программе Хрустального дворца. Не интересуясь ни историей архитектуры, ни музыкой, ни знаменитостями, ни этнографией, ни художественной промышленностью, ни сельским хозяйством, ни домашними животными, ни проповедями, русский писатель видит только «тихо, упорно и молча» толпящееся «стадо едино», якобы притянутое сюда некой «исполинской мыслью», которой покорны все эти бесчисленные люди. Испугав себя выдуманной им самим единой «страшной силой», вообразив древнего всемогущего владыку-Ваала, тождественного богу Солнца, которому, как знает читатель, приносились человеческие жертвы, он не хочет ему подчиниться, не хочет «принять существующего за свой идеал».

Этот идеал приоткрывается в «Записках из подполья»: «Тогда‐то – это всё вы говорите – настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностию, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. (…) Конечно, никак нельзя гарантировать (это уж я теперь говорю), что тогда не будет, например, ужасно скучно; (потому что что ж и делать-то, когда все будет расчислено по табличке), зато все будет чрезвычайно благоразумно. (…) Страдание есть сомнение, есть отрицание, а что за хрустальный дворец, в котором можно усумниться? А между тем я уверен, что человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание – да ведь это единственная причина сознания. (…) Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну, а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить…» 855 855 Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 12 т. Т. 2. М., 1982. С. 418, 426, 427. . Итак, надо любой ценой сохранить «кукиш в кармане» любому благоразумному общественному порядку, ибо благоразумие – «скучно». Для «подпольного человека» Хрустальный дворец – символ экономической детерминированности человеческого существования и подчинения уникальной человеческой индивидуальности «благоразумию», основанному на рациональных идеях европейских социалистов и позитивистов. Хрустальный дворец Достоевского предвосхищает стеклянное государство замятинского «Мы» и «Новый дивный мир» Хаксли.