Василий Пимкин - Книга времени перемен

Не то что бы мы симпатизировали каким-то особым образом науке, мы договорились не рефлексировать. Просто среди всей абсолютно бессмысленной фигни только у науки есть какой-то неповторимый особый шарм, цепкость, что ли, какая-то. Это обязательно нам пригодится.

Каждое объяснение должно собрать представление о том, что ещё не известно, из того, что уже известно. Ой, стойте, кажется, предыдущая глава начинается именно этими же словами. Это не ошибка и не тавтология, это усиление. Не самогоном единым интересуется человечество. Надо же иногда и наборы уже известного где-то и как-то собирать для последующих жалких попыток постижения непостижимого.

Сначала иудеи начали развивать Каббалу и утверждали, что египтяне, досократики и все остальные, в том числе не оставившие в истории известного нам следа, учились у них. Сильное утверждение, но примем его в качестве допущения. Его оспаривание очень интересно, но точно не нам и уж точно не сейчас.

Затем прошло несколько тысяч лет, если верить евреям. Потом Сократ сказал, что «Всякая изречённая мысль есть ложь».

Потом были Платон с Аристотелем, которые при всех их разногласиях абсолютно одинаково «родились, работали и умерли». Нам здесь нечего добавить к этому блестящему описанию их наследия, сделанному Мартином Хайдеггером.

Затем прошло примерно полтысячелетия. Потом все вдохновились событием Христа и увлеклись поисками самогона там, где его нет и быть не может. По той же банальной причине скудности уже известного. Проделана огромная уйма совершенно безупречной и при этом абсолютно бессмысленной работы. Даже проблема скудности уже известного всё это время почти не решалась.

Затем прошло ещё примерно тринадцать веков. Фома Аквинский родился, продолжил искать самогон там, где его нет и быть не может, сформулировал учение об акциденции и субстанции, произнёс «Всё, что я написал, – солома» и умер. Мартин Хайдеггер так о нём не рассказывал, но мы быстро учимся делать ёмкие и точные описания.

Потом события пошли чуть поживее. Почти современник Фомы Аквинского, хоть и младший, Уильям Оккам сформулировал принцип терминологической скупости и его обоснования. Это было одним из величайших прорывов человеческой мысли, опередивших всех современников на столетия. Этот принцип до сих пор не понят верно, мы разберём его подробно позже. Вместо верного понимания несколькими безответственными и фактически безымянными болтунами был введён в оборот термин «бритва Оккама», который очень удобен прежде всего для выявления некомпетентных придурков. Историю этого запредельного стыда, позора и былинных неудач мы также разберём подробно. Мы не отвлекаемся, верное понимание наследия Уильяма Оккама действительно очень важно.

Затем Огюст Конт примерно в середине XIX века сформулировал принципы методологии науки в двух своих основных сочинениях «Курс позитивной философии» и «Система позитивной политики, или Трактат по социологии, устанавливающий религию Человечества». Само название второго сочинения ненавязчиво укореняет в истории человеческого мышления тему абсолютной бессмысленности и суеты. Эта ненавязчивость сохранялась до начала XX века, когда всё закрутилось очень быстро, и бессмысленность всех этих недосамогонских потуг стала не только очевидной, но и доказанной.

Всё смешалось:

– Рене Генон прокомментировал методологию Огюста Конта и связал её со способами постижения Традиции,

– Лев Толстой создал учение о непротивлении злу насилием,

– Фёдор Достоевский написал «Великого Инквизитора» и несколько текстов, комментирующих его пространно и обстоятельно,

– Мартин Хайдеггер сформировал известные к настоящему времени экзистенциализм и феноменологию,

– Людвиг Витгенштейн написал «Логико-философский трактат».

Здесь мы остановимся и рассмотрим этот перекрёсток философии подробнее. Витгенштейн родился, обзывал Хайдеггера шарлатаном, а его изыскания – не только ложными, но и бессмысленными, неожиданно пришёл к тому же, обойдя сферу с другой стороны, и умер. Так научный и философский мир начал подозревать, что всё, чего он может достичь своими методами, – неполная, внутренне противоречивая и абсолютно бессмысленная фигня. Это все подробности, которые могли бы быть нам интересны.

Тем временем физики Эрвин Шрёдингер, Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и многие другие сформулировали основы квантовой механики, принцип дополнительности, принцип неопределенности и – совершенно внезапно! – интерпретации квантовой механики. Даже философы не додумались до методологически корректных множественных интерпретаций философии, а тут всё прямо любо-дорого: никогда такого не было, и вот опять! Эти изыскания спустя пару десятилетий привели к созданию ядерного оружия и ещё немного позже – квантовых компьютеров. И одно, и другое вносит важный вклад в набор уже известного, необходимого для постижения самогона.

Это всё вместе с массой других событий, не столь интересных нам сейчас, успело произойти буквально за полвека.

Эрвин Шрёдингер, правда, ещё ввёл понятие «отрицательной энтропии», которая крайне важна для нас. В отличие от обычной и положительной, кстати. Но это было уже в одна тысяча девятьсот сорок третьем.

Беспощадные откровения: математический приговор с последующей компенсацией

В одна тысяча девятьсот тридцать первом году Курт Гёдель доказал теорему о неполноте в двух формулировках:

– слабая: каждая система аксиом либо неполна, либо внутренне противоречива;

– сильная: понятие о полноте либо внутренней непротиворечивости любой системы аксиом всегда лежит за пределами этой системы аксиом.

Всё, что мы знаем, является ложью и только ложью либо по одной, либо по другой причине. Об этом очень давно говорил Сократ, и хотя почти все ему не верили, Курт Гёдель всем им жестоко отомстил за все две с половиной тысячи лет и далее вперёд.

Чтобы доказать эту теорему, Гёдель разработал систему записи математических операций, позволяющую свести сколь угодно сложный набор условий к непрерывной линейной последовательности символов. Доказательство построено на демонстрации систем условий, которые можно записать, но невозможно однозначно вычислить.

Несколькими годами позже Алан Тьюринг развил систему записи, предложенную Куртом Гёделем, и определил границы множества задач, которые можно не только записать, но и вычислить. Так появились компьютеры, и набор известного для построения нового представления о самогоне достиг эмпирической полноты. Но не внутренней непротиворечивости – доказательство Гёделя действительно не обойти.