Николай Болотов - Парадоксы интеллектуального чтива. Книга третья «Экономика России по Аристофану»

Доносчик

– Прикидываюсь им порой.

Честный

– Что ж? Ремеслу учился ты?

Доносчик:

– Клянусь, что нет!

Честный:

– Так чем живёшь ты, ничего не делая?

Доносчик:

– О всех делах – и частных и общественных забочусь я.

Честный:

– Ты? А зачем?

Доносчик:

– Так хочется!

Честный:

– Так в чем твоя примерность? Ненавидимый,

Суёшься ты, грабитель, не в свои дела!

Доносчик:

– Ах ты, глупыш! Не должен ли заботиться

По мере сил я о своём отечестве?

Честный:

– Соваться всюду – значит ли заботиться?

Доносчик:

– Да! Помогать законам установленным

И преграждать пути их нарушителям!

В общем, Честному ясно, что доносчику нравится пребывать в своём основном занятии – обвинителем всех и вся, не рискуя ничем.

– И ты не переменишься?

Доносчик:

– Хоть золотом меня осыпь и молока дай птичьего!

Далее, как и у нас в России, всякая дискуссия кончается потасовкой. Карион с Честным, малость поколотив Доносчика, заставляют его снять парадный плащ и облачают в рваную одежду и башмаки Честного, при не очень сильном противодействии последнего:

– Нет, плащ мой посвящён давно уж Плутосу.

Карион:

– Для дара места лучше и не сыщется,

Чем возложить на вора и грабителя!

А Плутоса плащом украсим праздничным.

Закутывают доносчика в рваный плащ.

Доносчик:

– О горе мне! Средь бела дня ограблен!

(свидетелю):

– Ты видишь? Я беру тебя в свидетели!

Свидетель убегает.

Доносчик:

– Я ухожу. Я знаю – вы сильней меня.

Но если бы найти мне содоносчика,

Хоть глупого, и бога я могучего

К ответу потяну тогда немедленно.

Он явно разрушает демократию —

Один, не испросив на то согласия

Совета и народного собрания.

(Уходит взбешённый.)

Я дико извиняюсь, прерывая Аристофана, но уж что-то много неизменно общего в демократическом социуме у древних греков и современных россиян!?

В заключительных эписодиях у Аристофана описывается все возрастающее по численности, и самое главное по значимости лиц, паломничество к Плутосу.

Сначала входит старуха, накрашенная и разряженная; в руках у неё блюдо с пирожными и лакомствами.

Старуха:

– Туда ли я попала, старцы милые?

Не здесь ли этот новый бог находится,

Иль совершенно я с дороги сбилася?

Карион:

– Ты у его дверей, красотка юная,

Чей голос полон робости девической.

Старуха:

– Ах, милый мой, дела свершились страшные,

Безбожные: с тех пор как этот бог прозрел,

Мне жизнь не в жизнь он сделал окончательно.

Далее у Аристофана идёт, пожалуй, самое подробное, в сравнении с другими, описание сексуального скандала этой сладострастной старухи и юноши, которому она несла всё эти сладости, но который, разбогатев, более выполнять свои обязательства не хочет.

Я вкратце привожу их полемику…..

Хремил:

– Как видно из всего – способный юноша:

Богатым став, не хочет чечевицы он,

А раньше все готов был есть от бедности.

Старуха:

– Да, раньше что ни день, клянусь богинями,

К дверям моим сам направлял стопы свои…

Хремил:

– На вынос твой?

Старуха:

– И если он печальной заставал меня —

«Голубкою» звал ласково и «уточкой»…

Хремил:

– И тут же он просил купить сандалии.

Старуха:

– Он говорил, что руки хороши мои…

Хремил:

– Когда они ему давали двадцать драхм.

Старуха:

– Он говорил, что пахнет кожа сладко так…

Хремил:

– Когда вином фасосским угощала ты.

Старуха:

– Что взор мой неги полон, обаяния…

Хремил:

– Не глуп был парень – видно, разбирался он.

Тут появляется этот парень с полным презрением к рассказам старухи. Но все передряги бог Плутос решает, если обратится к нему с насущной просьбой. И поскольку у Аристофана в следующей сцене никаких скандалов нет, значит, и это, совсем было непокладистое дело, богом было улажено.

И, видимо, поэтому к Плутосу спешит, знающий все новости, Гермес.

Вбегает Гермес, сильно стучится в дом Хремила, но, услышав шаги, прячется.

Карио

(открывая дверь)

– Эй, кто такой стучится в дверь? Да что это, нет никого?

Ну, дверь сама, наверное, скрипела зря.

Вот я её!

(Хочет закрыть дверь.)

Гермес появляется, и с оглядкой советует всем им бежать, пока не поздно. Зевс всех их вместе с Плутосом хочет посадить в один мешок и отправить в страну мёртвых.

И на вопрос Кариона за что такая немилость, отвечает:

– За что? За то, что самое ужасное

Вы совершили! С той поры как зрячим стал

Бог Плутос – нет ни лавра, нет ни ладана,

Ни пирога, ни жертвы: нам, богам, никто

И ничего не жертвует!

……….Конечно, до других богов мне дела вовсе нет,

Но сам погиб, пропал я…

Бывало, получал от всех торговок я

С утра добра немало: слойку сдобную

И мёд, и фиги, как и подобает мне;

Теперь – лежу, задравши ноги с голоду!

Карион:

– И поделом: под штраф не подводи людей,

От них добра имея столько!

Гермес:

– Горе мне!

Где ты, пирог, что мне пекли в четвёртый день!

Карион:

– Ты зря зовёшь, мечтаешь о несбыточном!

Гермес

– Где ты, нога свиная! Я едал тебя!

Карион:

– Попрыгай здесь в прохладе на одной ноге!

Гермес:

– Горячие кишки, где вы! Едал я вас!

Карион:

– Ну, а теперь в кишках, как видно, колики!

Гермес:

– Где ты, стаканчик с влагой ароматною!

Карион (поворачиваясь к нему задом):

– Вот это выпей и скорей проваливай!

Интересный у Аристофана получается разговор смертного с богом!? Видимо у древних греков законодательная база была в зачаточном состоянии.

Не в пример нашей, Российской!

И они не выдумали ещё статью уголовного преследования за оскорбление чувств верующих. Раз даже раб (не гражданин Афин) в лицо богу говорит такие пошлости, не опасаясь никаких санкций!?

Видимо поэтому афинская демократия, с такой свободой слова, просуществовала всего 180 лет!?

Но в отличие от афинского, в более «совершенном» российском законодательстве, имеется Статья 148 УК РФ, согласно которой:

– Правонарушитель, который уличён в явном неуважении к религиозному сообществу или действиях, совершенных с целью оскорбления чувств паствы, в зависимости от тяжести, понесёт одно из следующих наказаний:

– Выплатит штраф. Его размер определяется в соответствии с доходом или заработной платой за период до двух лет (до 300 тысяч рублей).

– Осуществит работы принудительного характера (до одного года) на благо общества.

– Понесёт лишение свободы (до одного года).

Очевидно, что такая демократия свободы слова должна просуществовать дольше афинской, но ни один современный Аристофан подобную «божественную комедию» написать не сможет. Поскольку в первой же фразе этой уголовной статьи высказывается уголовное требование уважения к богу и поддерживающему его сообществу, то для афинского Аристофана не стоял вопрос: – Что первично – религия (церковь) или человек! Очевидно, что для него дух человеческий – творец лика божьего.