Юрий Мордашов - Возможна ли технологическая революция в России?

Итог второй – практически полная деградация государственных институтов, которые уже не позволяли ни контролировать ситуацию, ни проводить какие-либо действующие управляющие решения, не говоря уже о реформах.

Итог третий – практически полное отсутствие легальных институтов саморегулирования экономики и рынка. Конечно, в искаженном виде такие институты не могли не возникнуть – любое современное производство требует горизонтальных, прямых взаимодействий между агентами. Если они запрещены официально, как это было в СССР, то они появляются спонтанно в рамках теневой экономики, размеры которой сами разработчики документа оценили в 20% ВВП (хотя были и более высокие оценки). Концепция «радикальной экономической реформы» 1987 г. представляла больше экономических возможностей предприятиям и даже индивидуальным предпринимателей, но не создала ответственности за экономические решения. Это только усиливало диспропорции – увеличило теневой сектор, давление излишней денежной массы, что привело к тотальному дефициту, усилило экономическое неравенство.

Итог четвертый – огромный государственный внутренний и внешний долг. Как позволяют оценить доступные данные, к концу 1991 г. – т.е. началу реформ Гайдара – каждый россиянин уже был должен западным кредиторам порядка 650 дол.

Итог пятый – полное расстройство кредитно-денежной системы, огромный отложенный спрос, замерший в ожидании освобождения цен. Он присутствовал как в виде вынужденных сбережений населения, так и в виде ФЭС – фондов экономического стимулирования предприятий. Параллельно существовало и «отложенное предложение» в виде излишних запасов материальных ценностей у предприятий – по-видимому, в сумме около 1 трлн. дол. Они также замерли в ожидании либерализации цен и, что важнее, внешней торговли.

Итог шестой – зачаточное состояние гражданского общества, когда людей не связывает ничего, кроме отношений родства, часто сузившихся до одной семьи, проживания по соседству и близости рабочего места. Каждый сам за себя! Социальный капитал в СССР – это «блат»: олсоновские «сообщества с особыми интересами», социальный капитал в которых в лучшем случае нейтрален, а часто враждебен другим членам общества (социальный капитал Олсона). Все существующие организации возникли под патронажем государства и КПСС и потому в новых условиях не выживут.

Итог седьмой – сознание людей. Оно есть продукт полного огосударствления жизни и пронизано иждивенчеством. Грубейшие различия между «моральным кодексом строителя коммунизма» и поведением номенклатуры, между законами, писанными и не писанными определяют циничное отношение к закону и официальным лозунгам.

Но есть и еще один аспект, возникший в новых, куда более либеральных экономических условиях. Новые чиновники быстро поняли, что бизнес можно пасти, доить, стричь, а если что, то и под нож пускать. Но и бизнесмены столь же быстро сообразили, что безопаснее быть пастухами. Сращивание бизнеса и власти, усилившее слабость государственной власти, и называется коррупцией с российским лицом. При двух оговорках: то же происходит и в других странах СНГ – это раз, есть еще и «бытовая» коррупция, также весьма обширная, но имеющая дело не с бизнесом, а с нами, т.е. с «населением», – это два. Ни для кого не секрет, что малый бизнес откупается от государственных структур первичного уровня, крупный – покупает государственные структуры более высокого уровня и сам стремится во власть, а чиновники всех уровней обнаруживают стремление контролировать бизнес.

Поэтому, судя по статистике последних десятилетий, во многих не слишком благополучных странах – не только в России – чем выше экономический рост, тем сильнее коррупция и гуще тень.

Одна из таких «преотвратных» теорий называется моделью внешней торговли Хекшера–Олина. В соответствии с ней страны интегрируются в мировую экономику теми секторами, где наибольшей мере используются производственные факторы, которыми они обладают в относительном изобилии. Для Китая таким ресурсом является труд, для Японии – высокие технологии, для США – капитал, высокотехнологичные услуги и интеллектуальный ресурс, для Нигерии и Венесуэлы – нефть. Те сектора экономики, в которых такие производственные факторы используются наиболее интенсивно, оказываются относительно более развитыми и имеют высокие доли в структуре выпуска за счет других секторов.

В России есть частный бизнес, есть рынки, многие российские фирмы умеют работать. В России достаточно людей, которые хотят честно зарабатывать, используя рыночные механизмы. Но в России слишком много чиновников и нет гражданского общества, в России слабые рыночные и государственные институты. В России высокая коррупция. Как и во многих других странах мира.

68.Суслов Н.И. Программы предполагают, а история располагает. По-своему…// ЭКО-2010-№10. С.61-62, 70.

Порок бедности. Как считает Лилия Овчарова [Овчарова, с.1], директор научных программ Независимого института социальной политики, «бедный в Америке – это тот, кто зарабатывает в месяц около 1000 долларов, в Италии черта бедности – около 900 евро. В Англии более 100 лет назад экономист по фамилии Роунтри рассчитал прожиточный минимум, который представлял собой набор самых необходимых продуктов и товаров (его потом стали называть потребительской корзиной) для регулирования минимальной оплаты труда. Такой подход – считать корзину, чтобы определить, какой должна быть минимальная зарплата, – преобладал в Европе более полувека. В середине пятидесятых зарплаты в Европе и Америке росли, для большинства стран минимальная оплата труда оторвалась от прожиточного минимума, стала гораздо выше его. Тогда европейцы решили считать бедными тех, кто имеет доход в размере 40-50 процентов от среднего дохода по стране. Этим людям предназначались адресные социальные программы. В 1992 году в России было официально признано, что бедные у нас есть. Бедными было решено считать людей, у которых доход ниже прожиточного минимума. Такие получают право на социальную помощь государства. Прожиточный минимум – это макроэкономический показатель, не предназначенный для оценки уровня жизни конкретного домашнего хозяйства, для борьбы с бедностью. Он пригоден только для определения минимальной зарплаты.

– Вопрос журналистки: в России он и для этого не пригоден. Прожиточный минимум сейчас около 2000 рублей, а минимальная зарплата – 600 рублей.

– Это очень опасная ситуация, которая может загнать нас в ловушку бедности. Когда минимальная зарплата ниже прожиточного минимума, который используется для определения нуждающихся в адресной социальной помощи, создаются иждивенческие настроения. Низкооплачиваемые работники начинают мечтать, как им перейти в группу получателей социальных пособий. Я со всей ответственностью говорю, что политика, которой придерживается российское Правительство, ведет в ловушку бедности… Но когда большинство бедных живет за чертой бедности долго, это становится тормозом для развития страны».