Владимир Малахов - Интеграция мигрантов: концепции и практики

Основная причина, побудившая меня пойти на такую вольность, носит методологический характер. Дело в том, что само различие между «внутренними» и «внешними» мигрантами возникает тогда, когда мы смотрим на феномен миграции сквозь государствоцентричную призму. Однако если посмотреть на него из перспективы мировой экономики, то миграции населения – как внутри, так и поверх государственных границ – элемент глобальной трудовой мобильности. Это в первую очередь перемещения работников из мирового Села в мировой Город, обусловленные урбанизацией. Кроме того, это социально-географическая мобильность высококвалифицированных специалистов. А они ищут (и часто находят) работу независимо от территории своего актуального жительства. Таким образом, мигранты – это любые работники, которые трудятся не в том месте, в котором родились и выросли, будь то их родное село, родной город или родная страна [12] Мы здесь отвлекаемся от другой составляющей глобальных миграционных потоков – политической. Определенная часть людей, решающихся эмигрировать, делает это под давлением форс-мажорных обстоятельств: гражданской войны, революции и т. д. Это беженцы и соискатели политического убежища. Главное отличие между миграциями этого типа и трудовой миграцией в их вынужденном характере. .

Таким образом, противодействие обыденного языка различению между мигрантами и иммигрантами таит в себе глубокий смысл. Ведь те, кто с точки зрения страны въезда являются им мигрантами, выступают как э мигранты с точки зрения страны выезда. Но они в любом случае являются мигрантами . Язык стихийно отбрасывает лишнее. Более того, язык улавливает тенденцию, которую социологи миграции называют транснационализмом. Транснационализм представляет собой как раз такую перспективу анализа, которая преодолевает центрированность исследовательского взгляда на нациях-государствах. В самом деле, в сегодняшнем мире физическое перемещение из одной страны в другую не несет с собой последствий, с какими оно было сопряжено еще полвека назад. Если в прежние времена эмиграция означала практически полный разрыв с родиной, то сегодня это не так. Во-первых, после окончания холодной войны, когда почти все государства заявили о своей приверженности демократии, эмиграция превратилась из экзистенциального решения (иногда, впрочем, навязанного) в рутину [13] Читателям, не заставшим советские времена, возможно, стоит напомнить о том, что выезд граждан СССР за пределы страны на постоянное жительство был крайне затруднительным; в то же время государство оставляло за собой право высылать отдельных своих подданных, лишив их гражданства. Наиболее громкие истории такого рода связаны с именами Александра Солженицына и Василия Аксенова. Невозвращенцем на излете советского режима оказался также Андрей Тарковский. . Во-вторых, современные средства коммуникации, от телефона до интернета, позволяют поддерживать связь со страной исхода после отъезда, а современные средства транспорта делают возможными достаточно регулярные посещения родственников и друзей. Но дело даже не в том, что мигранты, однажды покинув страну, могут туда вернуться (на время или навсегда). Дело прежде всего в том, что в наши дни мигранты выстраивают сети взаимодействия поверх национально-государственных границ. В этом смысле они живут в особом – транснациональном – пространстве [14] Парадигму транснационализма в исследованиях миграции разрабатывают Алехандро Портес, Стивен Вертовек, Томас Файст и др. См.: ‘Transnational Communities’ // Ethnic and Racial Studies /Special issue ed. by A. Portes, L.E. Guarnizo, P. Landolt. 1999. Vol. 22, N 2; Rethinking Migration: New Theoretical and Empirical Perspectives /ed. by A. Portes, J. DeWind. N.Y.: Berghahn Books, 2007; Faist T. The Volume and Dynamics of International Migration and Transnational Social Spaces. Oxford: Oxford University Press, 2000; Vertovec S. Migrant Transnationalism and Modes of Transformation // International Migration Review. 2004. Vol. 38, N 3. P. 970–1001. О попытках преодоления методологического национализма в теоретической социологии см.: Delanty G. The Cosmopolitan Imagination: The Renewal of Critical Social Theory. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2009; Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма: новая всемирно-политическая экономия. М.: Территория будущего: Прогресс-традиция, 2007. С. 17–63. .

Помимо собственно методологических соображений, есть еще одна причина, побуждающая использовать термины «мигрант» и «иммигрант» как синонимы. Она лежит в области социальной психологии и связана с особенностями восприятия новоприбывшего населения. Для коренных жителей того или иного региона все приезжие (как иностранцы, так и сограждане) будут мигрантами. Особенно если они отличаются от них внешне. Так, в глазах петербургских школьников любой новенький в классе, если он откуда-то приехал, воспринимается как мигрант – независимо от того, прибыл он из Карелии или из Киргизии [15] См.: Александров Д.А. СМИ количество детей мигрантов в российских школах сильно преувеличивают! URL: http://spb.hse.ru/news/67803675. html . Да и напряженные отношения между жителями областей Центральной России и выходцами с Кавказа не зависят от того, являются кавказцы гражданами Российской Федерации или гражданами государств Закавказья.

Перспектива анализа, которую мы обозначили выше как государствоцентризм, в специальной литературе получила другое имя: методологический национализм [16] См.: Wimmer A., Glick Schiller N. Methodological Nationalism and Beyond: Nation-State Building, Migration and the Social Sciences // Global Networks. 2002. Vol. 2, N 4. P. 301–334. . Молчаливое допущение методологического национализма заключается в том, что нация (нация-государство, национальное государство) рассматривается как единственно возможная и естественная форма деления мира, а также как единственно возможная и само собой разумеющаяся единица анализа.

Однако такой способ «нарезки» политических границ (когда они проходят по национальному, а не, скажем, династическому или конфессиональному признаку) отнюдь не является «естественным». Ему не более двухсот лет. До того, как мир был поделен на нации-государства, он был поделен между империями. А перемещение в пределах империй не воспринималось как нечто анормальное. Не говоря уже о том, что границы между династическими государствами были пористыми и, стало быть, более проходимыми, чем между современными национальными государствами [17] По удачному выражению Энтони Гидденса, государства, существовавшие до наступления эпохи модерна, не имели границ (borders) – они имели лишь фронтиры (frontiers). См.: Giddens A. The Nation-State and Violence. Oxford: Polity Press, 1985. О фронтирах в истории империй см.: Рибер А. Меняющиесяконцепциии конструкциифронтира: сравнительно-исторический подход // Новая имперская история постсоветского пространства /под ред. И. Герасимова, С. Глебова, А. Каплуновского, М. Могильнер, А. Семенова. Казань: Центр исследований национализма и империи, 2004. С. 199–222. .