Елена Осетрова - Манифестация факта в русском высказывании, или Событие выражения

Приложения демонстрируют формально-языковой потенциал пропозиции манифестации – списки имен и предикатов, сгруппированных по различным основаниям.

В заключение я хочу выразить искреннюю признательность рецензентам – моему учителю, Татьяне Викторовне Шмелевой, и Борису Юстиновичу Норману за глубокие суждения и полезные замечания, которые помогли мне по-новому интерпретировать полученные результаты, а также задуматься о перспективах темы. Отдельная благодарность коллегам – сокурсникам, друзьям и преподавателям кафедры русского языка и речевой коммуникации СФУ – многие годы культивирующим замечательную атмосферу творчества и профессиональной и человеческой сопричастности.

В системе научных представлений событие выражения, а через него и ситуация Манифестации Факта (далее – «ситуация МФ» либо «ситуация»), оказываются четко выделенными, в целом ряде случаев приобретая статус самостоятельных эвристических объектов.

В соответствии с тенденцией к консолидации наук о человеке, которая на протяжении последних десятилетий осознана весьма определенно (см., например [Смелзер 1994: 17; Язык средств … 2004; Массовая культура 2005: 10–16]), в том числе и лингвистами [Леонтьев 1979: 20; Логический анализ … 1989: 3–4; Апресян, Апресян 1993: 27; Крейдлин 2000а: 7; Язык и гендер 2005: 8–15; Алефиренко 2009: 5–10; Тимофеева 2009: 5–8], будет логичным на стартовом этапе анализа заняться поисками того места, которое занимает ситуация МФ как научный объект на широком поле гуманитарного и естественнонаучного знания.

Разумеется, в рамках непересекающихся, а иногда конкурирующих школ данный феномен именуется и трактуется по-разному. Однако во всех подобных исследованиях момент выражения, делающий прямо не наблюдаемые ситуацию / состояние / процесс явным, оценен как важнейшая составляющая бытия, что позволяет рассматривать такие работы в одном аналитическом блоке.

Со времен античности событием выражения интересуется психология [Феофраст 1993]. М. Томаселло, американский психолог и антрополог, выдвигая очередную гипотезу становления языка, показывает, что языковая способность вырастает на основе указательных жестов, пантомимической коммуникации и жестовой грамматики информирования, содержание которых усваивают и расшифровывают члены сообщества [Томаселло 2011; о том же: Маланчук 2009: 158–165]. Процессы манифестирующей природы занимают внимание и другой ветви психологии – психологии эмоций, где раскрываются характер, внутренний мир человека, особенно сфера чувств и эмоций, через их внешнее выражение [Рейнковский 1979; Изард 1980]. Изучаются они в психиатрии [Леонгард 1989], психофизиологии [Ваганов 1994], являются центральным объектом в симптоматике и диагностике медицины, значимы в социологических теориях символического интеракционизма и управления впечатлениями [Смелзер 1994: 136–144].

Новейший психологический опыт осмысления «событий выражения» представлен австрийцем А. Лэнгле в книге «Эмоции и экзистенция» [Лэнгле 2011]. Этого известного европейского специалиста по экзистенциальному анализу интересуют взаимосвязи эмоций и бытия человека в единстве его физической, психической, духовной и социальной ипостасей. Большое внимание автор уделяет причинам возникновения и проявлениям агрессии – наиболее активному и опасному состоянию человеческой психики, переживание которого влечет разрушительные последствия как для субъекта, так и для его окружения.

Способы агрессивных реакций классифицируются с ориентацией на четыре типа экзистенциальных модальностей – «способов бытия в мире». Так, если под угрозой находится сама «возможность жить», человек впадает в ненависть, делающую его лицо холодным и бледным, губы сжатыми, глаза сужеными, тело дрожащим. Если опасности подвержена вторая базовая мотивация «желание жить», тип агрессии в этом случае – порыв ярости. Она приводит человека в движение, развернутое вовне: «Его лицо красное, тело горит, нет и следа ригидности, безжизненности и "обузданности" сжатых глаз и губ … глаза находящегося в ярости человека сверкают, широко открыты, его руки могут как лежать на предплечье или плечах другого, так и трясти этого другого, чтобы тот увидел, как сильно из-за холодности и отсутствия отношений страдает этот человек» [Лэнгле 2011: 264]. Регулярно агрессию вызывает искажение третьей модальности – «возможности быть самим собой». Тогда типичны спонтанные гневные выкрики Бессовестный!, Какая наглость!, Со мной это не пройдет!, Я ему покажу!, Пошел ты! Если дополнительно необходимо защитить систему жизненных мотиваций, в ход идет упрямство, которое выглядит как бездействие, выстраивающее стену между субъектами отношений. Наконец, попытка разрушить четвертое условие нормального существования, когда человек рискует утратить разумный контекст, главный смысл жизнедеятельности, приводит к вандализму. Человек умышленно причиняет ущерб имуществу, ломает окружающие предметы и аппаратуру, проявляя речевую и физическую агрессию в отношении «других»: иностранцев, инвалидов, детей и т.д. [Лэнгле 2011: 259–267].

Автором, демонстрирующим комплексный интерес к антропологии, этнографии, семиотике, городскому фольклору, устной истории, даже психиатрии, и одновременно активно двигающимся в интересующем нас направлении, является И. Утехин. Его книга «Очерки коммунального быта», интеллектуальный бестселлер 2001 г., описывает не только дежурную среду коммунальных квартир: перед читателем разворачиваются скрупулезно восстановленные «карты» обитания, внутренние и прилегающие территории, открываются «пустые комнаты», в конце концов, высвечивается сама «сцена жизни». Но едва ли не больший интерес вызывает поведение хозяев этой «специфической для крупных советских городов формы жилища», как раз и подчиненное глобальной метафоре театральной сцены. «В условиях прозрачного пространства, этакого лабиринта застекленных сцен, возможности заявить о себе многократно возрастают. Образ человека не просто сам по себе складывается в глазах других из всего того, что они о нем знают; он направленно формируется человеком. Открыто или косвенно, соблюдая приличия, возможно хвастаться всем, что составляет твою жизнь и отличает тебя от остальных – или, по крайней мере, показывает, что ты не хуже других. Такова одежда, которую носишь, гости, которые к тебе приходят, – и все множество деталей, читающихся как признаки достатка и пользования благами судьбы» [Утехин 2004: 118]. Понятно, что большая часть событий стремится занять место на шкале семиотичности [Байбурин 2004: 15] независимо от того, что они выражают: борьбу главных героев за справедливость, своеобразную этикетность или типичную для коммунальных мест «параноиду жилья» [Утехин 2004: 176–182].