Лейла Хугаева - Любовь и ненависть в Корнеллском университете

Первую встречу он тоже провел очень правильно. Никакой романтики. Тот же грустный, робкий юноша, покоренный моим талантом и светом моей личности. Только место выбрал самое красивое и самое романтичное из всего, что мне довелось видеть в этом американском эдемском саду. Взял мою руку, угадывая мою судьбу по линиям на ладони, и больше уже не отпускал. Мне очень не хотелось ее высвобождать, но я заставила себя. И опять не стала себя спрашивать, почему мне не хочется ее высвобождать. Во мне начался процесс бессознательной борьбы со всей моей сознательной системой ценностей, процесс, скрытый от моего сознания. Не сознавала, что этот робкий юноша поставил меня на край пропасти и методично, каждым грустным вздохом и влажным взглядом, готовит мое падение.

Я была как никогда убедительна в пьесе, и сама это чувствовала. Моя самовлюбленность достигла своего апогея. В тайне я уже надеялась, что он опять позовет меня на ночную природу, но я не признавалась в этом желании даже самой себе. А он словно бы и забыл об этом свидании, оставаясь как никогда вежлив, предупредителен, даже заискивающим в чем-то, но с обязательной дистанцией и какой-то школьной почтительностью.

Наконец, состоялась премьера. Наших зрителей было немного, лето все еще было в разгаре, но ведь все представление давалось для меня. Успех совсем вскружил мне голову. И вот в ночь после спектакля, дав волю своему восхищению, он робко спросил меня таким тоном, словно не верил в подобную удачу: соглашусь ли я еще раз поболтать с ним на природе?

Я вложила всю душу в свое согласие. Бедный! Как же он смущен и покорен! Я просто обязана его приободрить.

– Я знаю, как смешно это звучит, – сказал он мне уже сидя со мной на траве, и держа мою руку дрожащими руками, – но я вас полюбил. Я не знаю романтика это или реализм… ведь есть… должна быть… какая то реальная любовь, разве нет? – он с таким отчаянием и страхом посмотрел мне в глаза, что моя распаленная самовлюбленность завопила ему: Да, да, да, есть! А мой интеллект оглушено сел, близкий к коматозному состоянию, и в недоумении захлопал глазами: есть или нет, черт возьми?

Я опустила глаза, и только в ответ сжала его руку. Нега, растекавшаяся по моему телу, говорила о полной победе подсознания над сознанием, и мой мозг сдался и позорно отступил. Но ведь необходимо было прикрыть свое позорное отступление, и я сказала:

– Мы можем быть нежны друг с другом, не думая ни о какой любви. Ведь мы искренни друг с другом, не так ли? Мы не Ромео и Джульетта, мы просто дарим друг другу немного нежности…

– Да, как точно вы… как точно ты… можно я буду говорить тебе ты, родная?

И прежде чем я успела ответить, жар его разгоряченного лица уже обжег мою пылающую в ответ щеку. Поцелуй заглушил во мне остатки разума, мои критическая и аналитическая способности ушли в долгий сон. На тот момент он одержал полную и блестящую победу. Мои интеллектуальные способности были успешно нейтрализованы.

– Почему не Ромео и Джульетта? Не знаю как ты, а я вполне чувствую себя Ромео, – засмеялся он, давая понять, что это только шутка. Мне оставалось только смеяться в ответ.

На следующий день я собирала вещи в комнате общежития, где прошли самые счастливые дни моей жизни – дни нашей дружбы с товарищами по духу. Андре настаивал, чтобы до конца лета я переехала к нему, а я не имела сил ему противиться. Он тоже жил на территории кампуса как все студенты, но он был старшекурсником, и у его общества было свое здание, которое они купили или арендовали у университета для членов своего сообщества. Это ведь только до конца лета, уговаривала я себя. Но чувствовала, что сама себе не верю. Когда вернуться друзья, я тоже вернусь в наше общежитие, они познакомятся с Андре, примут участие в его реформаторском театре, и мы заживем по-старому.

Но почему то слезы обильным потоком текли из моих глаз, и я ничего не могла с этим поделать. В конце концов, я села в кресло и зарыдала. Щемящее чувство, что я навсегда расстаюсь со своими друзьями, рвало мое сердце на части. Более того, какой-то внутренний голос твердил мне, что я их предала. Наконец я взяла себя в руки: «Какая ерунда! Это просто истерика. Слишком много переживаний. Первый мужчина в моей жизни. Расставание с друзьями. Конечно, я вернусь сюда в сентябре и все будет по старому». И я силой воли заставила себя взять сумку с вещами и бросилась бежать из общежития.

«Любовь» буквально раздавила меня. Мне казалось, что я что-то открыла, как бывает с шизофрениками после дебюта шизофрении, когда они впервые видят стройную систему своего бреда. Эта «любовь», заполнившая все мое существо навязчивой идеей об Андре, о нашем с ним единстве звенела в каждой клеточке моего тела, разрушая и меняя прежнюю структуру моего «я». Я чувствовала что меняюсь, что становлюсь другим человеком, и не могла понять хорошо это или плохо. Мне не хотелось больше читать научную литературу, мои планы провести лето в библиотеке Корнелла казались мне теперь нестерпимым бредом. Но я нашла оправдания и для этого: я молода, мне надо отдыхать, и друзья мои настаивали на этом когда уезжали. Не все правда, но тем не менее. В минуты просветления я думала, они будут страшно смеяться над моей влюбленностью, но потом, оказавшись вновь под волнами своего чувственного наваждения, я начинала убеждать себя, что смогу убедить их, что влюбленность на самом деле есть, и мы просто не знали о ней. Что в романтизме был смысл, который мы просто не увидели.

Мое сердце попеременно разрывали грусть и восторг, пронзительное счастье и тотальная несчастливость. И мне казалось, что это начальная турбулентность, которая в конечном итоге стабилизируется на радости и счастье. Надо потерпеть и постараться пережить этот временный шок. Вот и все. А вдруг стабилизируется в несчастливость? – возникала упрямая мысль. Я не могла не чувствовать, что как не остро временами было чувство счастья, а темная палитра чувств брала вверх. Так отчего бы мне быть такой оптимисткой? Госпожа Бовари? Эта мысль совершенно уничтожила меня. И я дала себе слово бороться с миражами чувств, тормошить засыпающий под их наркотическим воздействием интеллект, пока разумом точно не смогу дать оценку тому, что со мной происходит. Хорошо это или плохо. Отдаться этому наваждению и ждать блаженства или бежать как от удава, который гипнотизирует кролика, прежде чем его проглотить. Этот образ окончательно убедил меня в том, что расслабляться рано. Просто надо добавить свои новые чувства к объектам анализа, вот и все.

Вся наша полемика с друзьями о романтизме и реализме вдруг ожила и встала передо мной с такой остротой и отчетливостью, которую порождает только чувство опасности. Тогда это были только досужие споры, абстрактная пища для интеллекта. Теперь это была информация, которая решала вопрос жизни и смерти. Кто бы мог подумать, что именно я окажусь такой романтичной. Я нисколько не сомневалась, что то что я чувствовала и было «романтикой» Шекспира, Данте или Петрарки. На какой то момент во мне заговорила кровь исследователя: тем лучше, я могу изучить этот феномен на себе. Но уже в следующее мгновение я сомневалась, что мне хватит на это сил и эрудиции, что я просто не сломаюсь и не стану сюсюкать и молить о любви как все эти дамочки, над которыми мы смеялись. Меня прошиб холодный пот от этих видений.