Сергей Бернатосян - Воровство и обман в науке

Но Чаргафф не пошел по этому проторенному пути. Напротив, он восторженно принял сообщение об открытии Уотсона и Крика. Мало того, ярый противник всякой рекламы научных достижений, он своими броскими статьями и публичными выступлениями стал усиленно пропагандировать открытую ими двойную спираль ДНК, убеждая всех и вся в том, что "определение пространственного расположения атомов в молекуле ДНК по своей научной значимости может лишь сравниться с установлением кольцевого строения молекулы бензола". Как догадка Кекуле о бензольном кольце перевернула в свое время органическую химию с головы на ноги, так и двойная спираль ДНК, цепи которой оказались связаны парными основаниями, по словам Чаргаффа, продвинула молекулярную биологию и генетику далеко вперед.

Вообще все, что связано с зарождением генетики, крайне интересно. Оказывается, своим появлением в качестве новой научной дисциплины она целиком обязана Грегору Менделю, еще в 1865 году сформулировавшему ее начальные законы, ставшие теперь классическими. Этот талантливый монах августинского монастыря в Брюнне по своим научным воззрениям намного опередил время, в котором жил. Его замечательная книга "Опыты над растительными гибридами", где впервые было представлено учение о наследственности, в науке не прижилась, а затем преступно затерялась на архивных полках. Прогрессивные суждения Менделя никак не укладывались в рамки господствующих в прошлом столетии канонических взглядов на биологию, а его устремленные в будущее исследовательские приемы и методы настолько не соответствовали привычному стилю постановки экспериментов, что сходу получили клеймо болезненных фантазий или пустых бредней. Теперь один из этих методов — вариационно-статистическая обработка экспериментальных результатов широко применяется в современных исследовательских целях.

Да что толковать об атмосфере косности, царившей в середине XIX века, если уже в нынешнем столетии вплоть до пятидесятых годов в нашей, например, стране одно только упоминание о менделизме, не говоря уже о тайно проводимых генетических исследованиях советских биологов-энтузиастов, могло обернуться самым трагическим исходом. Подобной травли целого научного направления, жесточайших гонений за верность идее история, пожалуй, больше не знала. Даже самые яркие эпизоды применения разных карательных мер по отношению к ученым, как, скажем, принуждение Сократа к самоотравлению, высылка Протагора и Аристотеля, изгнание Анаксагора, суд над Галилео Галилеем, сожжение Джордано Бруно, гильотинирование Антуана Лавуазье и другие, блекнут перед тем широкомасштабным глумлением и изничтожением научного инакомыслия, какой подверглись генетика и ее приверженцы. В результате этих яростных нападок, похожих на средневековые "крестовые походы", была варварски разгромлена перспективная научная отрасль, а вместе с ней растерзаны и истреблены сотни блестящих естествоиспытателей. Видных биологов-генетиков Николая Ивановича Вавилова и Георгия Адамовича Надсона подло сгноили в тюрьме. Последний крупнейший специалист в области цитогенетики Григорий Андреевич Левитский после третьего ареста, не выдержав истязания и пыток, "сгорел" в тех же тюремных подвалах всего за несколько месяцев. И то был только пролог, за которым последовала целая череда загубленных творческих личностей, затравленных судеб и сломанных надежд!

Эти черные страницы в истории развития советской науки требуют отдельного разговора. Мы же вернемся к Менделю. Установив основные закономерности наследственности, выражающиеся в возможностях расщепления, передачи и комбинирования наследственных признаков особыми жизненными "кирпичиками", Грегор Мендель при всей своей одаренности на основе обширного экспериментального материала по гибридизации сортов горошка не сумел так-таки экспериментально эти "кирпичики" найти. Хромосомы, а также процесс их деления были открыты позднее, когда появились объективные предпосылки для поистине революционного переворота в биологии. События не заставили себя ждать. В 1900 году после смерти Менделя Карл Корренс, Эрик Чермак и Гуго де Фриз, ничего не ведая о его исследованиях, повторно открывают основные законы наследственности, ведущие к бурному развитию генетики.

Сказав новое слово в этой науке и не веря тому, что они действительно произнесли его первыми, эти ученые с дотошностью детективов принимаются выискивать в специальной литературе хоть что-нибудь похожее на их работы. Они просто никак не могут поверить в то обстоятельство, что обнаруженные ими принципы были ранее никому неизвестны — слишком уж легко были ими получены результаты (с их точки зрения), подтверждающие существование определенных закономерностей в передаче наследственных признаков. Интуиция подсказывала, что созревшее на тот период общественное сознание было достаточно подготовлено для размышлений о природе наследственности и кто-то уже мог заниматься этой проблемой, мог наткнуться на границе соприкосновения знания с незнанием, воспользовавшись информационными потоками, бьющими из глубинных пластов неизведанного, на те же самые законы.

Интуиция не подвела: вот же кто пионер генетики — Мендель! И как же благородно повели себя Корренс, Чермак и де Фриз, с таким трудом раскопав в архиве его забытые всеми труды. Не скрыли находки, закрепив за собой приоритет первооткрывателей, как в подобных ситуациях поступали многие из их честолюбивых коллег. Нет, они признали за собой только право "второй" руки, предали огласке уникальные работы образованнейшего монаха и даже нарекли переоткрытые ими процессы "законами Менделя". Только с их помощью это гениальное имя засверкало в летописи великих научных достижений человечества.

Вот как по-разному строит каждый исследователь свои взаимоотношения с наукой! Одни выступают в ней в качестве алчных потребителей вырытого чужими руками бездонного колодца, из которого можно непрерывно черпать личные жизненные блага. Другие, бескорыстно радуясь, что напали на живой источник, утоляют жажду познания, видя свой высший смысл в обогащении научной мысли новыми открытиями. То есть, перефразируя изречение К.С. Станиславского, одни видят науку в себе, а другие — себя в науке. В этом вся разница. Итог же, в конечном счете, одинаков. Он выражен старой, как мир, истиной: всякое зло в мире так или иначе разглаживается добром, никчемные и низменные действия одних всегда возмещаются благородными поступками других.

Исходя из высшего смысла служения — да, необходима. И хотя трудно проникнуть в сокровенные мысли и заглянуть в душу каждого, история все-таки позволяет судить о не единожды проявляемом благородстве ученых по отношению друг к другу. Ну разве нельзя назвать в высшей степени великодушным поступок Леонарда Эйлера, когда тот намеренно задержал публикацию собственной рукописи по вариационному исчислению, чтобы дать возможность молодому на то время Жозефу Луи Лагранжу подготовить к печати важную для его научной карьеры статью? Благодаря этой статье, где были изложены основные понятия вариационного исчисления и предложен его анализ, Лагранж получил всеобщее признание среди ведущих математиков. Непонятно, почему, проигнорировав этот факт, биографы Эйлера представили нам его роль в научной судьбе Лагранжа одним лишь авторитетным ходатайством по избранию последнего членом Берлинской Академии наук?