Сергей Бернатосян - Воровство и обман в науке

Одному из крупнейших советских исследователей H.H. Семенову приписываются слова о том, что, мол, истинный ученый готов сам внести доплату за то, чтобы ему позволили спокойно заниматься любимым делом — научным исследованием, которое по существу является занятием "удовлетворения любознательности за государственный счет". Шутка? Разумеется, но, как говорится, в каждой шутке есть доля истины. Может поэтому кажущиеся другим чудаками люди и чувствуют себя самыми счастливыми на свете? И, видимо, именно таких чудаков имел в виду известный советский географ и биолог Л.С. Берг, утверждая, что "наука служит для очищения души от всякой скверны и познание истины для настоящего ученого есть акт бескорыстный, а созерцание истины приводит в такой же экстаз, как и созерцание красоты".

За принятыми без малейших раздумий "чудаковатыми" решениями Мечникова, Пастера и Рентгена скрывается та самая нравственная высота человеческой натуры, которая позволяет нам причислить их к людям высочайшей морали. Для них не существовало ничего более ценного, чем почувствовать себя живой частицей земного мироздания и оставить за это в благодарность человечеству лучший плод своей разумной деятельности. Да еще за этот "подарок" доплачивать своими финансовыми средствами и жертвовать последними сбережениями. Изобретатель электрического "русского света" Павел Николаевич Яблочков выкупил свой патент на ламповые свечи у французских промышленников за миллион франков, лишь бы подарить право на производство этих свечей России, принеся тем самым хоть какую-то практическую пользу своему народу.

К сожалению, редко у кого из мировых величин, прославившихся своими научными изысканиями, высокие профессиональные качества сочетались с такими же высокими моральными принципами. Для большинства мыслителей абстрактно любить науку и общество было куда проще, чем сделать в отношении конкретного дела или лица хоть один-единственный шаг, которого потребовали бы совесть и убеждения. А ведь именно по таким шагам и шажкам составляем мы мнение о добропорядочности человека, его великодушии и чистоте.

Но иногда поступки ученого столь разноречивы и так переплетены, что составить о нем определенное мнение почти не представляется возможным, настолько скромность уживается у него с тщеславием, открытость сердца с жестокостью, а щедрость с корыстолюбием. В одних случаях он идет на истинное самопожертвование, в других находится под влиянием необъяснимой разрушительной силы. Он бывает способен в мгновение ока по достоинству оценить чужие достижения и точно также одним махом втоптать их в грязь. Кто же тогда он на самом деле — гигант или пигмей? В этом не могли зачастую разобраться даже близко знакомые с такими противоречивыми фигурами в науке люди.

Пример тому — непостижимая, противоречивая личность Пьера Лапласа, того самого, что добровольно уступил собственное открытие начинающему математику Био. Вспомните, какое восхищение вызвал в нас этот благородный жест! Но, как ни странно, многие из научного окружения Лапласа вовсе не считали его образцом нравственности и довольно часто характеризовали как завистливого славолюбца и беспринципного человека. Причем не только в научном творчестве.

По свидетельствам современников в особенности оскандалился Лаплас, когда решил делать политическую карьеру. Он метался, как маятник, между различными политическими силами и неизменно оказывался на стороне победивших, коварно предавая интересы побежденных. Ему ничего не стоило поменять взгляды, убеждения и позиции, если требовалось сохранить свои привилегии и обеспечить себе беззаботное существование. С победой Великой французской революции Лаплас вынырнул в председатели Палаты мер и весов, но вскоре оказался уволенным по причине "недостаточности республиканских взглядов и слабой ненависти к королю". Почистив перышки, он снова стал карабкаться наверх. Ждать должности пришлось недолго. С установлением якобинской диктатуры Лаплас очутился в роли руководителя Бюро долгот, а с приходом к власти Наполеона занял и "высокое" кресло министра внутренних дел.

Наполеон, кстати, был одной из немногих исторических и политических фигур, кто усматривал в науке расцвет своей нации и выдвигал ученых на ответственные государственные посты. Поддержал Наполеон и Лапласа. В период его правления наука вообще занимала самое привилегированное положение в обществе. Право, нам стоит объективнее подойти к оценке "золотого" периода французской науки в начале XIX века и без всякой предвзятости отдать дань попечительству Наполеона, без которого она вряд ли бы так расцвела. Ведь он поддерживал практически любое начинание, представляющее ценность для Франции, и был большим другом научной интеллигенции. Почему же некоторыми историками науки с поразительной настойчивостью навязывается диаметрально противоположная точка зрения, свидетельствующая о "близорукости" великого полководца в вопросах науки и техники? При этом в качестве "доказательства" неизменно фигурирует случай, связанный с "отставкой", которую получил Фултон со своим пароходом.

Что за ерунда! Если Наполеон и был когда-то нашим политическим и идеологическим противником, то это вовсе не означает, что в угоду патриотическим амбициям его образ позволительно искажать. Впрочем, как и смысл, который он вкладывал в свои реплики. Так, например, слова Наполеона "ослов и ученых — в середину!", произнесенные им во время большого Египетского похода, где по его настоянию участвовали такие великие умы Франции, как химик Клод Бертолле, математик и механик Гаспар Монж и другие, у нас вдруг стали трактовать буквально. Таким образом, дескать, Наполеон выразил свое пренебрежение к науке, сравнив ученых с ослами. На самом же деле все обстояло иначе. Слишком велик был тогда момент опасности, и обеспокоенный полководец всего лишь собирался укрыть в толще своего войска тех, кем он более всего дорожил. На ослах же перевозилось ценное научное оборудование, потому и им по понятиям Наполеона следовало во что бы то ни стало сохранить жизнь. Видите, как легко насаждается обман в истории и все переворачивается вверх тормашками!

Но вернемся к политической карьере Лапласа. С тяжелыми обязанностями министра внутренних дел он не справился, как и в свою пору с председательскими. Снова последовало отстранение от должности, но получивший уже один горький урок ученый скорехонько вошел в Сенат, где вначале добивался поста вице-президента, а затем и канцлера. Без поддержки Наполеона не обошлось и на этот раз. Но как только Наполеон потерпел поражение в битве при Ватерлоо, Лаплас первым из Сената развернулся на 180 градусов и первым проголосовал за его высылку на остров Святой Елены. Такой была его благодарность за оказанное правителем покровительство. Предав Наполеона, но все еще боясь потерять полученные при нем доходные места, Лаплас тут же принялся заискивать перед Людовиком XVIII, за что был произведен в пэры Франции, а затем получил еще и титул маркиза. Как же точно высказался о нем свергнутый император, написав в изгнании следующие строки: "Великий геометр грешил тем, что рассматривал жизнь с точки зрения бесконечно малых… Во всем и везде он искал какие-то мелочи и тщедушие, идеи его отличались загадочностью… он весь был проникнут духом бесконечно малых, который вносил в администрацию".