Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Левацкая, ультрарадикальная идеология 20-х годов влияла на души и рядовых читателей. «Надо показать свое отношение к описываемым событиям. Объективизм же — путь очень опасный» 3, — требовали от Шолохова читатели на обсуждении романа в Ростове-на-Дону в 1930 году.

То, что рапповская критика вменяла в вину писателю как «объективизм», было в действительности художественной объективностью.

Полная художественная правда как определяющее достоинство романа «Тихий Дон» была отмечена эстетически зрелой критикой сразу после выхода первых двух книг романа, причем не только в нашей стране, но и за рубежом. Роман был переведен на многие иностранные языки и начал расходиться по миру уже в 30-е годы, поразив и восхитив литературную критику и читателей.

Впрочем, были и за рубежом вульгарно-социологические выступления, подвергавшие «Тихий Дон» критике догматического толка, упрекавшие Шолохова в недостатке «классового понимания» при «изображении белых и красных» 4.

Подобные вульгарные оценки были скорее исключением, чем правилом. «Тихий Дон» был принят в мире восторженно. Главной причиной было именно то, что, к удивлению «западной» критики, коммунист Шолохов «бесстрашно и объективно изображает действительность», что он стремится «писать правду жизни, несмотря на всю ее горечь»; что «на протяжении всего романа Шолохов остается художником, а не пропагандистом», хотя и не скрывает «своей советской идеологии»; что «это не идеологический агитационный роман, а трагический эпос, который запечатлел человеческие судьбы в момент крушения старого уклада жизни, различные идеологии, столкновения различных позиций, жестокую схватку двух мировоззрений» 5. Доброжелательная зарубежная критика настоятельно подчеркивала именно это качество «Тихого Дона»: объективность взгляда художника при отсутствии в романе авторского «перста указующего».

3 августа 1941 года газета «Нью-Йорк Таймс» писала в статье «Шолоховский эпос о борющихся казаках»: «Известно, что Шолохов — коммунист. И между тем в романе нет привычной марксистской пропаганды. К своим персонажам — белым и красным — он относится объективно, с неподдельным проникновением в человеческие чувства...» 6.

А известный американский критик и литературовед, профессор Мичиганского университета Д. Стюарт заключил в 1959 году: «...На основании изучения текста “Тихого Дона” было бы справедливо сказать, что Шолохов является непримиримым и необычайно честным реалистом». По мнению профессора Д. Стюарта, «его гений лучше всего виден <...> в его необычной силе, необычном диапазоне видения явлений, которое позволяет ему таить в себе и противоречия типа Достоевского в единой уравновешенной концепции...» 7.

В этом и состояла «тайна» романа «Тихий Дон», заставившая признать его весь мир, — от Сталина до Краснова, как «красных», так и «белых», как капиталистов, так и сторонников социалистической идеи.

Над загадкой прозы Шолохова давно бьется наше шолоховедение. Ближе всех подошел к разгадке ее, на наш взгляд, В. Васильев, который писал, что Шолохов отказался от художественных решений, «сводящихся к одной-единственной оригинальной интеллектуальной точке зрения автора в произведении». По определению В. Васильева, Шолохов утверждает художественный принцип «разноцентренного или многоцентренного» изображения человеческих положений и социально-исторических коллизий. «Шолохов не связывает себя никакими обязательствами перед персонажами и тем самым отказывается от линейной перспективы в постижении и истолковании жизни в пользу истинной объективности и подлинной реальности и сверхличной, надындивидуальной, высшей правды» 8.

Именно этот критерий бескомпромиссной художественной правды выдвинул Шолохов в качестве главного, когда отказывался, невзирая на упорные требования литературных и политических властей, сделать Григория Мелехова большевиком.

Этот же критерий художественной правды противопоставил он точке зрения Сталина, который во время встречи у Горького, о которой шла речь выше, сказал, что Шолохов «слишком объективистски», «вроде как бы с сочувствием» показывает генерала Корнилова. Шолохов, как мы помним, ответил Сталину: «Художественная правда образа продиктовала мне показать его таким, каков он и есть в романе».

Шолохов вступал в русскую литературу как наследник и продолжатель бессмертного реализма великой русской литературы — Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова.

Сам Шолохов неоднократно говорил о влиянии на него Л. Толстого и Чехова. Но вполне правомерно также сближение «Тихого Дона» с творчеством гения реализма Ф. Достоевского. Это сближение прозвучало уже в приведенной выше оценке творчества Шолохова Д. Стюартом, который заметил, что «Тихий Дон» «таит в себе и противоречия типа Достоевского».

И действительно, в выявлении противоречий жизни в «Тихом Доне» Шолохов идет путем Достоевского — через полифоническое многоцентровое повествование, которое сообщает роману «Тихий Дон» максимальную объективность и глубину художественного исследования. И это — исключительно важная характеристическая черта творчества Шолохова, объясняющая многие особенности поэтики его романа, равно как и особенности его восприятия читателем. Вспомним, что о принципе полифонии — определяющем в творчестве Достоевского — писал М. Бахтин в книге «Проблемы поэтики Достоевского». «Достоевский — творец полифонического романа. Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа». «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, полная полифония полноценных голосов, действительно, является основной особенностью романов Достоевского» 9.

Полифонизм художественного мышления, по мнению Бахтина, пробивал себе дорогу давно, начиная с Шекспира. Теоретическое обоснование принципа полифонизма Бахтин встретил, к примеру, у Чернышевского, который собирался, — цитирует он Чернышевского, — «написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только моих личных отношений, — даже никакого следа моих личных симпатий».

Это не значит, замечает М. Бахтин, что Чернышевский задумал написать роман без авторской позиции, — «такой роман вообще невозможен». Речь идет «не об отсутствии», а о радикальном изменении авторской позиции, причем сам Чернышевский подчеркивает, что эта новая позиция гораздо труднее обычной и предполагает огромную «силу поэтического творчества» 10.

В этой свободе самораскрытия чужих точек зрения без завершающих авторских оценок и усматривает Чернышевский главное преимущество новой «объективной» формы романа.