Вероника Долина - Сэляви

Как канули во тьму все алеуты,
Как канули в дыму обэриуты.
Как будто бы жило такое племя,
Но время их прошло, ушло их время.

Фасон широких шляп их выдал.
Весь мир таких растяп не видел.
Их вывели во двор поодиночке,
И не было с тех пор от них ни строчки.

Где голы короли — опасны дети.
Глядят на нас с Земли, а мы в ответе.
Зачем глядишь, дитя, так ясно?
Все, сорок лет спустя, напрасно.

Покуда голый зад людей дурачит —
Ребенок невпопад заплачет.
Покуда твердый лоб людей морочит —
Ребенок все поймет и напророчит.

Беспечные чижи, стрекозы…
Уж не страшнее лжи угрозы.
Где певчие дрозды, синицы?
Запали как пруды глазницы.

Преданья островов тех, алеутских…
Преданья островов обэриутских…
Но жив же алеут на свете!
И жив обэриут в поэте.

Отболело, отстучало — отошло.
Обмелело где журчало, где жило.
Стало будто пруд холодный,
Темный пруд.
Много врут о Вас, Володя.
Много врут.

Уложила, укачала след в пыли.
Проводила, помолчала, все ушли.
На пороге, на свободе, на ветру…
Много врут о Вас, Володя.
Я не вру.

Утолиться, утомиться — от и до.
А кладбищенская птица вьет гнездо.
Дотянуться от ограды до лица.
Не мешал бы свет лампады сну птенца.

Выбираю час свободный, день и свет.
Весь наш труд — есть пруд холодный,
Тень и след.
Что возьмут с собою годы,
Что сотрут?
Мало врут о Вас, Володя.
Мало врут.

Поль Мориа, уймите скрипки!
К чему нагрузки?
Его натруженные хрипы —
Не по-французски.

Пока строка как уголь жжется —
Пластинка трется.
Пусть помолчит, побережется —
Не то сорвется.

Всадник утренний проскачет,
Близкой боли не тая,
Чья-то женщина заплачет,
Вероятно, не твоя.

Лик печальный, голос дальний —
До небес подать рукой.
До свиданья, до свиданья,
До свиданья, дорогой.

А кто-то Гамлета играет,
Над кем не каплет.
И новый Гамлет умирает —
Прощайте, Гамлет!

Но вот и публика стихает,
Как будто чует.
Пусть помолчит, не выдыхает —
Его минует.

По таганским венам узким
Изливается Москва.
А вдова с лицом французским —
Будет много лет жива.

Вот газетчик иностранный
Дико крутит головой.
Кто-то странный, кто-то пьяный,
Кто-то сам — полуживой.

Усни спокойно, мой сыночек, —
Никто не плачет.
О, этот мир для одиночек
Так много значит!

Переулочек глубокий —
Нету близкого лица.
Одинокий, одинокий,
Одинокий — до конца.

Полгода нет Высоцкого.
Его полет высок.
Пощупаю висок себе —
Пульсирует висок.
Собранья многотомные
Нетронуты в углу,
И тяжесть многотонная
Клонит меня к столу.

Не обморочно-синее
Сиянье в небесах,
А облачное, зимнее
Стоит в его глазах.
Как на море Балтийское
Осколки янтаря —
Так я пошла б отыскивать
Осколки января…

Покуда свечка теплится
На самом уголке —
Не терпится, не терпится
Горячечной строке.
Жемчужная, ненужная
Страна недалека —
Когда родится вьюжная,
Метельная строка!

Недолга ласка царская.
Но средь ночей и дней
Горит строка январская
Все жарче, все ясней.
Трудись, рука, просись, рука!
К огню тянись, рука!
Родись, строка российская,
Мятежная строка!
Родись, строка российская,
Мятежная строка.
Родись, строка российская, мятежная…

Годовщина, годовщина!
Встречи горькая причина.
Наступила тишина —
Помяни его, страна.

Годовщина, годовщина.
Ни свеча и ни лучина,
Ни лампадный фитилек —
В пепелище уголек.

Годовщина, годовщина.
Эта новая морщина
На моем живет лице,
Будто память о певце.

Годовщина, годовщина,
А тоска — неистощима.
И несется над Москвой
Хриплый голос твой живой.

Годовщина, годовщина.
Мать-страна качает сына:
«Баю-баю, спи, сынок!
Я с тобою сбилась с ног».

Годовщина, годовщина!
Города умолкли чинно.
Но рыдает, как вдова,
На груди его Москва.

Была еще одна вдова.
О ней забыли.
Ну, может, вспомнили едва,
Как гроб забили.

Она жила невдалеке,
А шла в сторонке.
Был уголок в ее руке
От похоронки.

Она привыкла и смогла
С другим быть рядом.
Она давно уже жила
Иным укладом.

Но день июльский — стынет кровь,
Какой морозный.
Кому бессмертную любовь
В наш век бесслезный?

Его отбросило волной —
Ее прибило.
Она была его женой,
Она любила.

Не приближаясь, стороной
Идет по кромке.
По самой кромке от взрывной
Его воронки.

Была еще одна вдова
В толпе гудящей.
Любовь имеет все права
Быть настоящей.

Друзья, сватья и кумовья —
Не на черта ли?
А ей остались сыновья
С его чертами.

Кого-то святость увела.
Кого-то позвала чужбина.
А скольких сытость отняла!
А скольких сытость погубила!

Живут, до времени робки,
Живут, до времени невинны,
Пока невидимы куски,
Пока куски не очевидны.

И до доски до гробовой
Танцуют возле каравая!
Но от тоски от мировой
Война возможна мировая.

Солдаты этой мировой
В поход идут не из-под палки.
Бегут в атаке лобовой,
Друг друга топчут — и не жалко.

Кого-то святость увела.
Кого-то позвала чужбина.
А скольких сытость отняла!
А скольких сытость погубила…

Давно забыть тебя пора,
А сердцу хочется иначе!
Подружка юности, сестра,
Я о тебе поныне плачу.
Тогда сошла на землю мгла,
Был одинок мой зов напрасный
К тебе, которая смогла
Забыть меня в мой день ненастный.

Как отсеченная рука
Болит и ноет в месте жеста,
В душе моей саднит пока
Твое пустующее место.
Была как яблоко смугла,
Была как облако прекрасна —
Все ты, которая смогла
Забыть меня в мой день ненастный.

Немало дней прошло с тех пор,
Когда душа любила душу.
Ты нарушала уговор —
Ну что ж, и я его нарушу.
Я знаю все твои дела,
Твой путь — прямой и безопасный.
Ты — та, которая смогла
Забыть меня в мой день ненастный.

Ни слова больше о тебе.
А позабыть смогу едва ли.
Ты по моей прошла судьбе,
Но, слава Богу, лишь вначале!
Когда бы юность не зажгла
В груди моей тот свет бесстрастный
То ты бы снова предала
В мой черный день,
В мой день ненастный.