Уильям Лобделл - Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

После землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра.

(3 Цар 19:12)

Первые выходные марта 2002 года я узнал два интересных факта. Первый: кардинал Лос-Анджелесский Роджер Махони негласно запретил в служении нескольких (от 6 до 12) священников, в прошлом у которых имелись подтвержденные случаи сексуальных преступлений. Среди лишенных сана — двое священников, осужденных за развращение малолетних, однако продолжавших служить, и еще один, который за несколько лет до того признался кардиналу, что растлил двух мальчиков — после чего продолжил растлевать других.

И второй: епископ Оранжский Тод Б. Браун распорядился, чтобы священник из городка Ранчо-Санта-Маргарита, признавшийся в растлении мальчика, покинул свой пост, и в это воскресенье, на службе в церкви Святого Франциска Соланского, священник Майкл Печарич объявит о своей отставке. Чиновники диоцеза, в духе новоприобретенной открытости, приглашали меня посетить службу, а затем присутствовать на «исцелительной» встрече с прихожанами.

До сих пор я полагал, что в диоцезах Лос-Анджелес и Оранж священников-насильников не осталось. Ведь еще больше полугода назад, в ходе соглашения с Райаном Ди Марией, кардинал Махони и епископ Браун пообещали от них всех избавиться! Как выяснилось, я был наивен. Более чем любопытно, что прелаты решились расстаться с педофилами не раньше, чем в двери их епархий постучался секс-скандал национального масштаба. Все новые и новые жертвы заявляли о себе — и диоцезы поспешили избавиться от известных им насильников, не дожидаясь, пока какой-нибудь пострадавший или журналист обвинит их в том, что, позволяя священникам-извращенцам служить, они нарушают условия сделки. Увы, в этом случае — как и во многих других, о которых мне случалось писать, — не следовало верить «Божьим людям» на слово.

***

3 марта 2002 года, теплым солнечным днем, я вошел в элегантную, в стиле испанской миссии, церковь в Ранчо-Санта-Маргарита, чтобы посмотреть, как диоцез Оранж избавляется от отца Майкла Печарича.

Церковь была полна: здесь собралось несколько сотен католиков. Отец Майк — так называли его прихожане — стоял перед своей паствой, которую возглавлял более десятилетия. Он зачитал краткое заявление. 19 лет назад он согрешил — «нарушил личные границы подростка». (Позже выяснилось, что на самом деле его обвиняли в сексуальных преступлениях по отношению к нескольким детям, и диоцез об этом прекрасно знал.)

Сейчас в диоцезе введена политика нулевой терпимости, и его принуждают выйти в отставку. В этом заявлении священник представал настоящим мучеником: его гонят прочь из церкви за одну-единственную ошибку, всего лишь за какое-то «нарушение границ», к тому же происшедшее почти двадцать лет назад! Печарич умолк, и в церкви воцарилось потрясенное молчание. Несколько женщин полезли в сумочки за носовыми платками. Отец Майк вышел из церкви, и прихожане, поднявшись с мест, проводили его аплодисментами.

Далеко не сразу я начал понимать, что эти люди — тоже жертвы. Много лет отец Майк был их духовным наставником, крестил их, венчал и хоронил. Он принимал у них исповедь, к нему они шли за советом. Приглашали его к себе в гости. У них просто не укладывалось в голове, что отец Майк, которого они знают и любят, — растлитель детей.

Услышав аплодисменты, я сперва не поверил своим ушам. Стоячая овация?! Да ведь этот священник только что признался, пусть и в очень расплывчатых выражениях, что развратил ребенка! А чиновники из диоцеза уже давно об этом знали и не позаботились сообщить об этом прихожанам церкви Святого Франциска, безбоязненно оставлявшим детей на попечение пастора! Как отец, я чувствовал гнев и отвращение. Представьте: учитель из школы, где учатся ваши дети, обожаемый детьми и уважаемый их родителями, вдруг признается, что однажды растлил ребенка и что руководство школы все это время было в курсе дела, однако не уволило его, не сообщило в полицию, не побеспокоилось даже предупредить родителей! Вы станете защищать такого учителя? Или ужаснетесь тому, что сексуальный хищник работал с вашими детьми, имел к ним свободныйдоступ, пользовался у них любовью и доверием, а вы даже ни о чем не знали? Думаю, случись такое — родители добились бы и увольнения директора школы, и возбуждения против него уголовного дела за укрывательство преступления и пособничество преступнику.

После службы я вместе с прихожанами направился в новое, недавно отстроенное здание для приходских собраний. Здесь работники диоцеза собирались провести «исцелительную встречу»: дать людям высказаться и ответить на их вопросы. Я сел в заднем ряду. Несколько прихожан, кипя от ярости, забросали представителей диоцеза вопросами о том, почему, если священник согрешил 19 лет назад, а церковные власти узнали об этом в 1996 году, наказывают его только сейчас! Возмущал их не грех отца Майка, а его смещение. Другие требовали объяснить, почему церковные власти уверены, что отец Майк действительно совершил преступление. Ответ: он сам признался.

Скоро разговор перешел на то, чем может приход вознаградить отца Майка за «незаслуженную» обиду. Кто-то предложил назвать новый дом приходских собраний его именем. Другие поддержали. Я озирался кругом, спрашивая себя: неужели мне одному кажется, что все это какое-то безумие? Встретился взглядом с человеком, стоявшим у боковой двери. Крупный, мускулистый мужчина с короткой стрижкой, по виду военный или полицейский. Гневно сжав губы, переводил он взгляд с одного на другого защитника Майкла Печарича. Я видел, как на шее у него вздуваются жилы. Наконец он вскричал:

— Остановитесь и подумайте о том, кого вы ставите на пьедестал!

Прихожане умолкли. Суровым и гневным тоном незнакомец объяснил, что служит помощником шерифа и не раз расследовал случаи сексуального насилия над детьми. Крайне редко случается, сказал он, чтобы педофил ограничился одной жертвой! И почему, спрашивается, никто, кроме него, не возмущен тем, что правду об отце Майке им сообщили только сейчас? Он сам много раз оставлял детей в церкви, не подозревая, что за ними присматривает педофил! Как посмела церковь скрыть это от родителей? В заключение своей речи он спросил, почему ни один человек здесь ни словом не упомянул жертву преступления? Почему все сочувствие досталось преступнику? С этими словами он развернулся и вышел.

Я сунул блокнот в карман и, вскочив, хотел бежать за ним, чтобы получить разрешение его процитировать. Но в этот момент из первого ряда поднялась женщина и крикнула: