Уильям Лобделл - Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

— А у меня есть еще более важный вопрос!

«Так-так, становится жарко! Надо послушать!» —

сказал я себе и остался на месте.

И вдруг она повернулась и ткнула пальцем в меня:

— Что здесь делает репортер из «Таймс»?!

Понятия не имею, откуда она меня знала; но после этих слов гнев толпы прихожан, за неимением лучшего, обратился на меня. Люди вопили и махали руками. Я быстро сказал, что с удовольствием объясню, что здесь делаю и кто меня пригласил, но сперва мне нужно переговорить с джентльменом, который только что вышел. После этого обязательно вернусь.

Я выбежал за дверь и поймал полицейского во дворе. Он вежливо объяснил, что не может дать мне интервью — это запрещено служебными инструкциями. Я пошел назад, но в дом собраний войти не смог — дорогу мне преградила шеренга разъяренных католиков. Они орали, что мне здесь делать нечего. Я ответил: меня пригласил епископ. Они кричали, что эта история — не для газетных новостей. Я возразил, что католический приход, насчитывающий более четырех тысяч семей, по-видимому, крупнейшая и самая влиятельная организация в городе, а отец Майк — один из известнейших жителей Ранчо-Санта-Маргарита; следовательно, этому сюжету по любым стандартам самое место в новостях. Они вопили, что, если я опубликую статью, это разрушит жизнь отца Майка, а я отвечал, что отец Майк сам разрушил свою жизнь, когда растлил мальчика. На это они отвечали: они уверены, что он согрешил только один раз, а после этого двадцать лет жил примерной жизнью!

— Думаю, мы приняли уход отца Майка так близко к сердцу из-за того, что преступление, в котором он виновен, было совершено девятнадцать лет назад, — объяснила мне одна прихожанка. — На мой взгляд, с тех пор он совершенно изменился. Он стал другим человеком, и наши дети были с ним в полной безопасности!

На это я ответил: надеюсь, что она права — однако, по моему опыту, одной жертвой педофилы не ограничиваются. Могу спорить на что угодно, что завтра у меня зазвонит телефон и новая, неизвестная прежде жертва отца Печарича поведает мне свою историю. Так бывает всегда. (И действительно, на следующий день так и произошло.)

Мы спорили до хрипоты. Под конец многочасового разговора гнев сменился скорбью. Я возвращался на работу с тяжелой головной болью, мучимый вопросами, на которые не находил ответа. Возможно ли преобразить церковь, прихожане которой инстинктивно становятся на защиту священников-насильников, а не изнасилованных детей? Ведь реакция людей из церкви Святого Франциска типична. Я разговаривал с жертвами насилия, которых собственные родители обвиняли в том, что они «сами соблазнили» священника. Видел, как католики кричат на жертв насилия, стоящих с плакатами возле церквей, бранят их, даже плюют в их сторону. Знал, что члены приходов порой находят для священников-насильников новую работу, даже предлагают взять их на поруки. Читал письма священников и прихожан к епископам и судьям — хвалебные оды священникам-насильникам и мольбы смягчить им наказание.

Коллега одного священника, осужденного за 46 эпизодов сексуального насилия, писал судье: «Наш труд требует участия во всех сторонах жизни прихожан. В эпоху, когда простой обмен знаками привязанности, даже в самых интимных отношениях, сделался музейной редкостью, близость священника со своими прихожанами влечет за собой серьезный риск: эти отношения могут быть неправильно истолкованы всеми их участниками, включая и самого священника». Автор этого письма, Хайме Сото, сейчас епископ Сакраменто и восходящая звезда в Католической церкви.

Реакция прихожан ясно показывала, сколь жаждем мы все духовного руководства. Нам хочется найти хороших людей, с которых можно брать пример, следовать их советам — и даже их обожествлять. Удобно и утешительно верить, что есть люди, которые лучше и святее нас, и все, что от нас требуется, — их слушаться. Бог — лишь крайний пример такого «святого руководителя».

Но когда разражается секс-скандал, эта жажда подчинения оказывается гибельной.

До Пасхи оставалось чуть больше недели, и я не понимал, что делать. На то, чтобы стать католиком, я потратил год. Успел и многое узнать о церкви, и ее полюбить. Но как присоединиться к церкви сейчас? После всех этих разоблачений? Быть может, об этом стоило поговорить с отцом Винсентом или с моим наставником; однако я боялся их разочаровать и омрачить для них святейшую неделю церковного года. Все на курсах нетерпеливо ожидали великого дня, готовились к праздничному застолью, угощениям и подаркам, и я не хотел бросать тень на нашу группу. Кроме того, легко было предсказать, что они ответят: «Человеческая греховность заслонила от тебя церковь Божью», а меня такой ответ больше не устраивал. Я просто не хотел вступать в организацию, вожди которой настолько далеки от современного мира, что неспособны на поступок, очевидный и естественный для любого из нас — не звонят в полицию, узнав, что на них работает маньяк!

Я обратился за советом к знакомому журналисту, много лет проработавшему в католическом еженедельнике «Нэшнл Католик Репортер». Меня восхищали его статьи: в них виделся глубоко верующий католик и благородный человек. Несколько раз мы с ним обменивались электронными письмами по рабочим вопросам.

Мне не к кому было обратиться — и я положился на пашу заочную дружбу. Описал свое положение — на пороге Католической церкви, в буре скандала; признался, что не знаю, что делать, и рассчитываю на его совет. На следующий день я получил ответ.

...Понимаю Ваши чувства и сочувствую Вам.

Порой я спрашиваю себя, какого черта все это не брошу... Но все церкви, и особенно наша, как магнит, тянут к себе хороших людей, заслуживающих защиты от испорченности сильных мира сего - традиционной испорченности, существующей везде, где есть власть и подчинение.

Те люди, что [составляют] сообщество, которое мы называем церковью, что вместе формируют церковь - если злу не удается их испортить, - излучают добро. Эти скромные лучи добра, исходящие от наших дел и от нас самих, и есть . то, ради чего пришел на землю Иисус, то, чего хочет от нас Бог.

В поколениях католиков, требующих реформ, мне порой видится сходство с поколениями квакеров, сражавшихся с рабством. Они жили и умирали, не зная, сумеют ли победить, будет ли рабство отменено. Знали только, что за это стоит бороться.

На том же стою и я.

Христианам не дана заповедь всегда побеждать. Им дана заповедь действовать. Грех - это бездействие. А победим мы или нет - решать Богу. ...Конечно, все это страшное упрощение. Но что поделать - у меня вера крестьянина, а не интеллектуала.

Да, и не переживайте о том, что не объявите себя католиком к этой Пасхе или к какой-нибудь следующей. То, что происходит с Вашей душой, касается только Вас и Бога. А все остальное - просто формальность, пусть и приятная.