Юрий Алексеев - Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Где же теперь его место после столь долгого отсутствия, длившегося три с лишним года?

Тянуло, конечно, в Вильно. Центр умственной, духовной жизни края. Академия с ее профессурой, с ее библиотекой, где было проведено столько возвышенных часов. Ораторы и проповедники. Обилие храмов божьих. И там же крепкое виленское братство: объединение горожан православной веры — ремесленников, торговцев, купцов, служилых — ради общей поддержки друг друга против всяких притеснителей. Братская школа, братская типография-друкарня. В ней печатают сочинения-казанья в ответ на призывные сочинения католических авторов, что печатает типография иезуитов.

И тянуло в Вильно, и приходилось его остерегаться. Слишком горячее место. За эти годы «униатское веселие» нисколько не приутихло; напротив, еще более развязалось.

Рассказывали, что в Вильно был день большого торжества. Прибытие знамени св. Казимира — покровителя города. Знамя проделало путь из Рима, получив благословение самого папы. Пышная процессия встретила священную хоругвь еще за городскими воротами. И канцлер Великого княжества, и жемайтийский кастелян, и виленский епископ, и важные магнаты, сенаторы, и, конечно, духовенство от всех костелов. К ним примкнули колонны ремесленных цехов — портные и сапожники, ткачи и кожевники, маляры и столяры, каменотесы и кузнецы, пивовары и сабельщики… Их ведь более тридцати, разных ремесел и искусств в городе Вильно. Шли купцы, шли военные с копьями и секирами, с огневым оружием. И дети, и нарядно разодетые вельможные дамы, про которых говорят, что любой тонкий шелк для них слишком грубый. А по обе стороны шествия теснился простой народ.

Шествие проследовало через весь город от одних ворот до других, разукрашенных картинами, гербами, изображениями святых, цитатами из Священного писания. Песнопение, музыка, гром пушек Верхнего замка, ружейная пальба на сторожевых башнях, звон колоколов. Казалось, по всему краю раздается великое ликование.

Иногда процессия останавливалась. И открывалось действо. Декламация, чтение возвышенных монологов, драматические диалоги.

Пышное представление развернулось у ворот Академии. Ее воспитанники разыгрывали на помосте классические сцены с участием аллегорических фигур: Теология, Философия, Риторика, Поэтика, История, Грамматика, говорящие от лица основных наук, преподаваемых в Академии. Как положено, звучала латынь, звучал греческий. И даже те из толпы, кто не понимал текста, все равно жадно глядели на эффектное зрелище.

Под конец хор ангельскими голосами пел о том, что св. Казимир искоренит всякое зло, церковную рознь, внесет примирение католиков с иноверцами. И толпа восторженно подхватывала.

А назавтра… Если бы все свершалось так, как поется в песнях! И разве он, Максим Смотрицкий, совсем в стороне от всего этого?

Он нашел себе приют в имении княжеской семьи под городом Минском. Мог проводить часы и дни в отведенной ему библиотечной комнате, погруженный в чтение и писание. Книжный человек, отрешенный от жизни? О, далеко уж не так!

Вот эта книжка оказалась последней каплей. Еще одно сочинение Петра Скарги. Выпущенное в Вильно, выпущенное на русском языке. Соловьиная песнь Брестскому собору, воспевание щедрот унии и грозный рык на тех, кто продолжает упорствовать. Читая, Максим не сдержался и в сердцах написал на полях: «Не последний герц иезуитской роты!» Может быть, с этого замечания и созрела окончательно его решимость действовать. А его действие — это его слово.

Все, что видел и переживал эти годы, начиная еще с дней в Академии и прихода унии, что таил про себя, что накапливалось тяжелым грузом, выливалось сейчас в его слове. Сказанном на бумаге и сказанном громко в открытую. Он много пишет. Он идет на паперть местной церкви и там обращается к прихожанам-белорусам с жаркой речью. К братьям своим по вере, пробуждая в них надежду и твердость. Не поддаваться в хитрые сети. К нему стекаются за советом, за утешением. И он находит такое слово. Немало из принявших унию стали возвращаться в свое родное лоно. В Минске горожане тоже основали братство — по примеру виленского, по примеру Львова, Гродно, городов Западной Руси.

И все-таки в Вильно, в Вильно! Теперь он убежден, что именно там его место.

…Город еще не остыл от последнего потрясения. Униаты, все увеличивающиеся в числе, все больше и больше забирающие силу, учинили погром в православных кварталах. Били стекла в домах, выгоняли из братской школы детей, пытались поломать типографию. Били людей, кто попадался под руку… Стон чудится Максиму Смотрицкому, шагающему по тесным израненным уличкам. А как ты, Петр Скарга, пребывающий в королевских покоях? Неужели ты этого и хотел? Слышишь ли ты сей стон?

Максим поселяется в одной из этих уличек. Вступает в члены братства, упрямо поднимающего все же голову. Становится дидаскалом — учителем школы. А у себя дома работает и работает опять как книжный человек. Рядом стены Святодуховского монастыря — прибежище для многих, чтобы не пасть духом. А напротив, на другой стороне улицы, — стены монастыря св. Троицы, отданного теперь в распоряжение униатов. Глубокие затененные ворота, узкий переход, будто через крепостной ров. Они стоят, оба монастыря, друг против друга как две крепости, откуда ведется все время друг за другом пристальное наблюдение, словесная дуэль, совершаются вылазки и попытки «расширить свою территорию». Нападающей стороной чаще всего была униатская.

Говорят, Максим Смотрицкий несколько раз ходил туда украдкой через улицу, в троицкие стены, пытаясь там что-то выяснить, понять тех других и, может быть, устроить публичный диалог двух сторон, чтобы найти путь к примирению. Но получил такое внушение от собственных братьев по братству, что бросил и помышлять о подобных прогулках к соседям.

А немного дальше над городскими строениями высится строгий силуэт академического костела. Оттуда ведь тоже пощады не жди.

На следующий год выходит в братской друкарне увесистый томик в полтыщи страниц под названием «Фринос», по-гречески — «Плач». Плач восточной церкви. В образе матери, стенающей о своей тяжкой доле: «Горе мне, несчастной!.. Руки в оковах, ярмо на шее, путы на ногах, цепь на бедрах, обоюдоострый меч над головой… Отовсюду крики, везде страх, везде преследование». Картина, увы, всем знакомая. В поэтической форме народного плача рисует ее автор. «Беда в городах, беда в селах, беда в полях и дубравах, беда в горах и пропастях земных. Нет ни места покойного, ни убежища надежного».

Какое сердце униженного и оскорбленного не содрогнется от этих строк! А виной всему, считает автор, именно тот, кому заставляют слепо поклоняться. «Не святой, не благословенный, не праведный, а губящий души льстец, надутый баловень мира сего», — говорит о папе римском в отчаянной запальчивости. Вспоминает все ужасы насильственного униатства. Бросает горестный укор тем, кто поспешил предать свою веру: «Придет время, когда вам стыдно станет за все это». Воздается и Петру Скарге, сыгравшему столь роковую роль.