Маргарита Павлова - Неизданный Федор Сологуб

НЭПМАНСКИЕ КРЕСТИНЫ

Какой-то нэпман-грамотей
Средь множества затей
Задумал окрестить ребенка,
Чтоб имя было звонко,
Не пролетарское ничуть,
Чтоб революцией не пахло.
Чтоб буржуазность не зачахла.
Что прежде украшало грудь
Чинуши старого? Владимир.
Чтоб дух чинуш не вымер,
Так назвал сына нэпман. Но, идя
К делам, он коммуниста встретил,
И тот с улыбкою заметил:
— Вы имя пролетарского вождя
Сынку-то дали: Ленин
Владимир был. Хвалю!
Отныне к красному Кремлю
Да будет путь ваш неизменен. —
И нэпман мой внезапно скис:
Затея глупая поникла.
Кричит, упившися до положенья риз:
— Судьбы-насмешницы каприз!
Зачем не вспомнил я Тезея и Перикла?
Историю бы почитать,
Оттуда б имечко мне взять? —
И он вопит, сердито глядя на ночь:
— Вот, ожиданием живи,
Родится ль Диоген Иваныч! —

Нет, нэпман, как ребенка ни зови,
Имен старинных взрывши рухлядь,
Все это будет только тухлядь
И соглашательская ложь,
И если сына назовешь
Сократом или Ариостом,
Смотри, не вырос бы прохвостом.

ОРЕЛ И СОВА

Из дальних странствий возвратясь,
Орел застал большие перемены:
Где возвышались замковые стены,
Теперь развалины и грязь,
И вместо прежних сладких арий
Он слышит кваканье болотных тварей.
Премудрую Сову Орел спросил
(Он, видно, не читал газеты):
— Скажи, кто эти стены повалил?
Кто сбросил все мои портреты? —
Сова ему в ответ: — Орел, поверь,
Низы не так, как прежде, слабы:
Орлы царили встарь, — теперь
Повсюду правят Жабы.

ПАРАЗИТЫ

В одну страну явился паразит.
В короткое развел он время
Большое племя,
И стал на всю страну он знаменит.
Его названье в стих пускать негоже.
Но всяк о нем кричит.
Умы и совести тревожа.
— Как у меня их много завелось! —
— И у меня немало! —
— Не поздоровится, небось:
Одна всю ночь меня кусала! —
— А я уж как от них терплю:
Ни ночь, ни день не сплю! —
— Собрать бы их, да всех под сапожище! —
— То не поможет, — говорит
Заехавший из дальних стран, буржуй на вид:
— Одно есть средство — жить почище, —

Когда бранят взволнованной толпой
Сосущих кровь из наших жилок,
Мне хочется сказать: — Возьмите хоть обмылок,
Умойтесь вольною водой.

ПИОНЕР-ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

У совгражданки муж был инженер,
А сын — хороший семилеток.
Всегда иметь приятно деток,
Притом же сын был красный пионер.
Мы взяли мужа лишь для рифмы,
Чтоб не сказали, что слагаем миф мы,
И про него
Не будет в басне ничего.
Однажды в воскресенье
Увидела совмать ребенка своего
В великом восхищеньи,
И спрашивает: — Милый мой,
Да что с тобой? —
— Я председатель был, провел я комсобранье! —
— За что же пало на тебя избранье?
Ты всех умней? —
— Ну, нету:
Считают умницей Подгузкину Совету. —
— Так всех бойчей? —
— Нельзя бойчей быть Лимонада Вцика —
— Ну, всех сильней? —
— Сильнее всех Плевков Гвоздика. —
— Скажи ж мне, милый, почему
Ты избран был. В догадках я теряюсь, —
— Да очень просто, мама: потому,
Что послушаньем отличаюсь. —

Ты, пионер, запомни тот урок,
С ним век свой проживешь недаром:
Послушен будь, — настанет срок,
Тебя назначат комиссаром.

САДУЛЕВЫ ДУЛИ И СВИНЬИ

Стоит перед судом Садуль.
Чего ж он ждет? Чего он просит?
Да нет, он сам принес мешочек дуль,
И буржуазным свиньям их подносит.
Честит он Мильерана, Клемансо,
И заскрипело колесо
Военно-судного процесса.
С Садулем что поделаешь? Ни беса,
И свиньям дуля не вкусна.
Тень Клемансо для них нужна.
Конечно, для Садуля
Давно готова пуля,
И не одна.
Да как судить его! Что надо свиньям прятать,
Он на суде разворошит.
Его со смертью не сосватать.
А буржуазным свиньям будет стыд.
Садуля трудно схряпать, — свой сломаешь хрящик,
Да так, что и не зачинишь.
Не лучше ль отложить
Все дело в долгий ящик,
Да и молчок.

А русский мужичок
Наивно рассуждает:
— Не тронь дерьма, не завоняет.

СВИНЬЯ И СВИНЬИ

Жил в древности подлец, по имени Свинья.
Чем осрамился он, не знаю я.
Известно только то, что судьи порешили
Предать забвению, как пакостные были,
Его презренные дела,
И с той поры ко всем, имевшим гнусный норов,
Свиная кличка перешла.
Жил в том же городе какой-то боров,
И осрамился он: хозяйское дитя
Загрыз и съел, не с голода, шутя,
И стали звать его свиньею.
Потом и всех его детей
Прозвали кличкою такою.
Нет правды у людей!
Один лишь виноват, какая же причина,
Что мясо правнуков известно, как свинина?
Ведь если есть на свете Леф,
Не каждый из людей иль Каин, иль Азеф.

СОЛОВЕЙ И ОСЕЛ

Распелся Соловей над белой вешней Розой.
На ту беду в кусты пришел
И заревел на Соловья с угрозой
Большой Осел:
Он был один из тех, вы знаете, уродов,
Которые всегда позор своих же родов.
— Зачем поешь? О чем поешь?
Ослам к чему же роза?
Небось, нам песенки не заведешь
О крепком запахе навоза!
Поешь, как плачешь, ты, — с каких таких причин?
С ума, островитянин, спятил?
Послушай, как долбит, как славит стук машин
Поэт наш пролетарский, Дятел!
Ты на носу бы зарубил.
Что сладких буржуазных арий
Не должен слушать пролетарий.
И о цветах, как видно, ты забыл.
Какие воспевать прилично! —
Заголосил
Осел усердно, зычно,
Но все ж не очень гармонично.
Как быть теперь тебе, мой бедный Соловей,
Да и тебе, пленительная Роза?
Бояться ли речей
Любителя навоза?
За Розу и за Соловья
Ослу отвечу я:
Конечно, бесполезна Роза,
Но кто ж, Осел, сказал, что пролетарский нос
Так жаден к прелестям навоза,
Что нюхать ни за что не станет вешних роз?
Ведь этак рявкнешь ты, пред хлебной стоя лавкой:
«Зачем так ситный бел?
Пусть белый хлеб буржуй бы ел,
А ты, рабочий, черный чавкай!»

СТРЕКОЗА, МУРАВЕЙ И ПАУК

Стрекоза в лугах жила,
Лето красное пропела,
Оглянуться не успела, —
Революция пришла.
Жили барышни в палатах.
Где теперь Дворец Труда.
Кто ютился в тесных хатах,
Тот теперь пришел сюда.
В нищете долгонько бились
Стрекоза и муравей,
С пауком они сдружились,
Стало жить им веселей.
Что за чудо? Где причину
Раздобреть паук нашел?
Он, как нэпман, паутину
Всюду очень крепко сплел.
Стрекоза пред ним танцует,
Деньги тащит муравей,
Пчелка в улье негодует:
— Тех же щей погуще влей.