Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции

Косвенное доказательство косвенного же влияния ненаследственных изменений под действием филогенетической тренировки содержится в исследованиях так называемых длительных модификаций. Вот размышления И. Шмальгаузена по этому поводу:

«Некоторое влияние индивидуальных реакций на развитие потомства, впрочем, иногда наблюдается: это – довольно редкие случаи длительных модификаций. Однако, в отличие от мутаций, длительные модификации передаются при половом размножении, во-первых, всему потомству, а не определенному проценту особей, во-вторых, в слитном, а не в дискретном проявлении, и, в-третьих, в быстро затухающем от поколения к поколению выражении. У нас имеются все данные связывать некоторую возможность длительных модификаций с наследственной передачей через плазму половых клеток» (Там же, с. 17).

Длительные модификации редки только при исследовании в искусственных лабораторных условиях. Напротив, при переходе организмов в иную среду они становятся не только не редкими, но практически повсеместными. Долинные растения, вырастающие в горах, образуют горные модификации. При образовании длительных модификаций, т. е. при обитании в горах на протяжении большого числа поколений, будучи высажены в долинах, они проявляют неполный возврат к долинным формам, т. е. неполную обратимость их строения и протекания морфофизиологических процессов. Это – результат филогенетической тренировки организмов в существенно новых условиях, которые были частично освоены и стали, собственно, уже не новыми. Относительно новыми теперь становятся долинные условия. Чрезвычайно важным с эволюционной точки зрения является свойство длительных модификаций, в отличие от мутаций, передаваться всему потомству, а не его части. Это позволяет совместно эволюционировать применительно к необычным условиям большим группам особей, целым популяциям или даже видам, тогда как комплексы мутаций, даже если предположить возможность их поддержки отбором, что мы считаем маловероятным, должны еще распространяться в популяциях на протяжении смены неопределенного числа поколений. Кроме того, длительные модификации, в отличие от мутаций, сразу имеют приспособительный характер и создают их носителям селективным преимущества, что не вызывает сомнений в их поддержке отбором. Немаловажным является и свойство длительных модификаций развиваться в слитном, а не в дискретном проявлении, т. е., не по законам Менделя, а по закономерностям филогенетической тренировки. То же, что длительные модификации, в отличие от мутаций, быстро затухают от поколения к поколению, т. е. как любые модификации, являются обратимыми, также является свойством филогенетической тренировки, как и всякой тренировки, пока она не стала настолько длительной, что преобразовала нормы реакции генотипов, т. е. при поддержке отбора сформировала новые способы выработки модификаций. Только тогда передача длительных модификаций при половом размножении может стать незатухающей и необратимой, т. е. на их основе в плазме и ядрах половых клеток вырабатываются новые наследственные механизмы.

Все эти вполне обоснованные положения были чужды веку, погрязшему в мировых войнах и мутационистских представлениях об эволюции. Показав важность и новизну модификационных изменений, вырабатываемых на основе исторически сложившихся норм реакции применительно к новым условиям, показывая их направляющую роль в дальнейшей эволюции при взаимодействии с отбором, Шмальгаузен явно противоречит сам себе, когда заявляет о том, что единственным источником нового в эволюции являются генетические повреждения, т. е. мутации.

Послушаем Шмальгаузена:

«Во всех этих реакциях нет ничего благоприятного, ничего приспособительного. Они в такой же мере нарушают строение организма, как и другие мутации, обладающие более стабильным выражением. Новые реакции организма никогда не имеют приспособительного характера. Если организация растений и животных, строясь на мутациях, приобретает приспособительный характер лишь в процессе эволюции, то и все их реакции, строясь также на мутациях, приобретают свой приспособительный характер также лишь в течение своего исторического развития в определенных условиях внешней среды. Всё новое, в том числе и способность к адаптивным модификациям, создается в процессе естественного отбора мутаций с их характерными нормами реакций» (Там же, с. 23–24).

Положения о том, что новые реакции организмов никогда не имеют приспособительного характера и все новое, в том числе и способность к адаптивным модификациям, создается в процессе естественного отбора мутаций, совершенно бездоказательны. Ученые XX века, как бы загипнотизированные генетическими экспериментами с мутациями, создали своеобразный культ мутаций. Они уверовали в то, что комплексы мутаций, накопленные в гетерозиготном состоянии, могут создавать в новых условиях селективные преимущества, тогда как все известные по экспериментам мутации безусловно вредны и не обладают никакой новизной. Они лишь нарушают исторически наработанное строение организмов и вполне укладываются в старые, исторически сложившиеся нормы реакций, лишь уродуя эти нормы. Результаты мутаций, как и результаты неадаптивных модификаций, суть проявления ненормального хода развития.

«Совершенно иной характер, – пишет Шмальгаузен, – имеют неприспособительные модификации, или «морфозы». Они возникают как новые реакции, не имеющие своей исторической базы. При этом либо организм сталкивается с новыми факторами среды, с которыми он в своей истории не имел дела, либо, в результате мутаций, норма реакций самого организма оказывается измененной (нарушенной)» (Там же, с. 22).

Шмальгаузен здесь совершенно не учитывает того, что реакции организмов и на морфозы, и на мутации, являются именно приспособительными. Но приспосабливаются организмы не к новым факторам среды, а к тем нарушениям, которые генетические или физико-химические повреждения производят в их развитии. Именно этим следует объяснить сходство фенотипических проявлений мутаций и морфозов. Это не новые изменения нормы реакций, а результаты реагирования на нарушения хода развития в рамках старой, давно сложившейся нормы реакций.

Возражая в этом пункте Шмальгаузену и его неодарвинистским коллегам, можно утверждать, что все действительно новое в эволюции не может быть неприспособительным. Все действительно новое должно быть выработано, вытренировано, выстрадано эволюционирующими организмами и обеспечить им селективные преимущества в виде новых источников питания и защиты от врагов. Естественный отбор никогда не поддержит нарушений норм реакции не только в старой, но и в новой среде. Ибо любые ненормальности в строении и биологической работе организмов вредны для организмов и любой среде. Осваивать новую среду и приобретать новые формы развития могут только нормальные, активно работающие организмы. Новое в эволюции есть всегда результат нового приспособления к новым условиям существования посредством новых форм и способов биологической работы. Шмальгаузен, косвенно подтверждает это, указывая, что в результате мутаций «организм оказывается действительно нежизнеспособным в любых условиях развития и существования» (Там же, с. 26–27). «Опыты с выпуском мутационных мух-дрозофил на волю показали их быстрое исчезновение» (Там же, с. 29).