Всеволод Багно - На рубеже двух столетий

В переписке актеров рассказы о быте и реалиях русского провинциального театра, о крупных художественных событиях своего времени постоянно перемежаются сообщениями бытового характера, размышлениями об их взаимоотношениях друг с другом. Наиболее важными среди этих писем следует признать материалы, связанные с именем В. Э. Мейерхольда. В переписке А. А. Голубева и Е. М. Мунт имя режиссера, как правило, упоминается лишь в связи с бытовыми подробностями внутрисемейных отношений, с сообщениями о переездах, болезнях и пр. Общая тональность этих упоминаний — сочувствие Мейерхольдам, испытывающим постоянную нехватку денег в семье. Из комплекса писем, связанных с Мейерхольдом, ценными являются документы, относящиеся к сотрудничеству А. А. Голубева в возглавляемом Мейерхольдом петербургском театре «Дом интермедий».

К осени 1910 года, ко времени открытия театра, прослужив сезон 1909/1910 года в Александринском театре, А. А. Голубев расстался с казенной сценой. Служба в императорском театре не принесла ему удовлетворения. Сыгранные актером роли были незначительны [243], отзывы прессы о его выступлениях практически отсутствуют [244]. Неудовлетворенность вызывала и репертуарная политика театра, строившаяся на подборе пьес для премьеров театра. Несмотря на возможность остаться в театре по окончании первого сезона [245], он решает покинуть казенную сцену. Для него, увлеченного Мейерхольдом на путь исканий, было невозможным служить в театре, застывшем в косности, где существование актеров — «это жирная спячка без единого слова о театре» [246], где «ценят только лакеев» [247], где «режиссеры не дают дышать» [248], где для него нет интересных ролей.

Несмотря на то что Голубев не продлил контракт с Конторой императорских театров, действующий до мая 1910 года, формальности по его увольнению не были соблюдены до конца, и перед началом следующего сезона, 16 августа, получив повестку на репетицию «Дон Жуана», в постановке которого предполагалось его участие, он писал Е. М. Мунт, просившей разузнать о возможности ее вступления в императорскую труппу:

«Относительно Вашего пребывания в Петербурге — очень подозрительно. Сегодня я видел Вс<���еволода> Эм<���ильевича>, намекал ему всячески, но он или шутит, или делается официальным формалистом. Он мне звонил сегодня утром, чтобы я официально заявил, что я ушел из Александринки, а то он не знает, как передать мою роль в „Дон Жуане“. Не все ли равно? Сегодня была репетиция; все режиссеры меня встретили возгласами „да вот он, а говорят, ушел“. — Подожду 20-го, приедет Крупенский [249]— заявлю тогда».

Осенью 1910 г. Голубев со всей страстью погружается в новое затеянное Мейерхольдом дело — «Дом интермедий». Первые упоминания будущего театра относятся к концу лета 1910 года. 29 августа Е. М. Мунт писала из Смоленска А. А. Голубеву:

«Что это, по-видимому, Пронин затевает? Какой это театр „Гротэск“ [250]?

Чиж [251]писал одной актрисе и, кажется, спрашивал ее для Всеволода — где я? Чудит Всеволод, не мог разве узнать это проще!»

2 октября Е. М. Мунт, отвечая мужу на его несохранившееся письмо, писала о его разрыве с императорским театром: «Относительно Александринки, конечно, грустно такое подлое отношение, но я все же рада, что Вы не будете ходить туда. Вы так расстраиваетесь, что я рада, что прекратится это издевательство. Может быть, будет интересен тот театр, где участвует Всеволод? Уж, конечно, интереснее Александринки». 6 октября в письме к мужу она снова упоминала новый театр: «Что Пронины, напишите подробнее».

Открывшийся 12 октября 1910 года «Дом интермедий» [252]стал продолжателем созданного Мейерхольдом в 1908 году театра «Лукоморье» [253]. Директором-распорядителем театра был Б. Пронин [254].

Художественное руководство осуществлял В. Э. Мейерхольд, выступавший под псевдонимом «Доктор Дапертутто» из-за запрета актерам и режиссерам казенных театров выступать под своим именем вне императорской сцены. Директором «Дома интермедий», финансировавшим постановки, был М. М. Томашевский [255]. Первоначально газетами анонсировалось участие в «Доме интермедий», как и в «Лукоморье», большой группы крупных писателей, художников и музыкантов [256]. В реальности активное участие в создании театра принимали М. А. Кузмин [257], П. П. Потемкин [258], Н. Н. Сапунов [259]и С. Ю. Судейкин [260]. К моменту открытия «Дома интермедий» в его труппу входили: П. А. Альбов [261], А. Ф. Гейнц [262], К. Э. Гибшман [263], А. А. Корвин [264], Е. И. Тиме [265], Е. А. Хованская [266], В. А. Шпис фон Эшенбруг [267]и др. Первая показанная театром программа (первый «цикл») включала пролог М. Кузмина «Исправленный чудак» [268], пантомиму А. Шницлера «Шарф Коломбины» [269], пастораль М. Кузмина «Голландка Лиза» [270], «негритянскую трагедию» К. Гибшмана и П. Потемкина «Блэк энд Уайт» [271]и дивертисмент [272]. В историю русского театра этот спектакль вошел прежде всего постановкой пантомимы «Шарф Коломбины», как один из первых опытов «театрального гротеска», зревшего в творческих замыслах Мейерхольда [273]и Сапунова [274]. В пантомиме сквозь незамысловатый сюжет о ветреной и непостоянной в своей любви Коломбине просвечивала мистическая тема Рока [275].

13 октября 1910 года в письме к Е. Мунт Голубев сообщал:

«Я вступил [276]в открытый вчера театр „Дом Интермедий“ на Галерной улице [277]. Писать все, что можно было бы написать об этом, немыслимо, но т<���ак> к<���ак> Вам, вероятно, все-таки интересно знать, то пишу главное. Устроили его некие Томашевские [278]: он — проживавший в Мюнхене харьковец, она — московская купчиха; он глуповат немного, она довольно симпатичная. Деньги — ее. Несимпатичная сторона театра — Кузмин и Сапунов [279]. Ставят вещи — Мейерхольд и сам Томашевский [280]. Мотив, побудивший меня принять их предложение, — это постановки пантомим. Я все-таки люблю больше всего музыку [281]; интересно попадать точно в ритм и затем развивать пластику. Встретили меня очень радушно, и после нескольких репетиций почему-то все „влюбились“ в меня [282]. Это самое верное слово, какое я могу придумать. Я увлекся пантомимой. Играю Арлекина [283]в „Шарфе Коломбины“. И так как это меня увлекло, то с первой же репетиции я начал играть как следует, чему помогло злое мое настроение. Всеволод сказал мне комплимент относительно моих успехов в „жесте“, а после первого спектакля очень хвалили меня Бенуа [284]и Билибин [285]и (о ужас!) Каменский [286]! Окончательного согласия на участие в этом театре я еще не давал, но, вероятно, буду играть до его закрытия, тем более что все очень просят, в особенности Томашевские. Участвующие почти все симпатичные: Альбов [287], выпуска Миши Бецкого [288], Хованская (опасная личность) выпуска весеннего [289], Гибшман [290], Потемкин [291](он тоже, оказывается, ничего), Адда Корвин [292], Хейнц [293](очень изящно танцует). Задумано все ничего, но, как всегда, Вс<���еволод> Эм<���ильевич> — компромисничает [294], обижается, если ему что-ниб<���удь> говоришь, Сапунов заботится только о своих выгодах, и все ссорятся. Вс<���еволод> Эм<���ильевич> не любит Пронина [295], мне его очень жаль, ведь первая инициатива его, и Томашевские его знакомые. Сапунов не пускает Судейкина, кот<���орый>, по-моему, гораздо изящнее и интереснее, а Кузмин не желает никого из „Сатирикона“ [296]и ставит свои глупейшие и бездарные вещи. А главное, вместо всего тонкого и изысканного, как хотели, является все грубое, балаганное, словом, Сапунов повторяет, только хуже, „Балаганчик“ [297]. Жаль, нет Блока [298], он, м<���ожет> б<���ыть>, что-ниб<���удь> и написал. Зрительный зал, вместо стульев, наполнен столиками, и публика сидит и пьет напитки. Программа делится на две части — до 12 ч<���асов> ночи и после — до 3-х. До 12-ти идут „представления“, и в это время ничего, требующего ножей и вилок, спрашивать нельзя, а потом начинается дивертисмент и в антрактах музыка. 12-го и вчера играли мы: 1) „Пролог“ Кузмина, 2) „Шарф Коломбины“ (3 действия), соч. Шницлера, муз. Донаньи (пантомима), 3) „Пастораль“ Кузмина (отвратительно) [299]и 4) „Блэк энд Уайт“ [300], чудная вещица Гибшмана и Потемкина, комическая, негритянская вещица. Все говорят по-английски, а сам Гибшман сидит впереди и переводит, причем только самые понятные вещи, вроде „смеются“, „сморкается“. Играют очень хорошо и Альбов и Хованская. Поют настоящие негритянские куплеты, а все остальное — набор английских слов; напр<���имер>, объяснение в любви, а слова: скэтинк-ринк [301], эсдерс схефальс [302]и т. д.».