Лоуренс Гонсалес - Остаться в живых

Жизнь Симпсона была в опасности. За ночь до этого он был вымотан до предела. Вряд ли ему помогли несколько часов сна. Ему требовались еда, вода и срочная медицинская помощь.

Он вернулся к своему танцу на снегу и продолжал ковылять дальше. Но в тот день дело шло гораздо хуже. Его мучили жажда и боль. Он решил передвигаться от одного камня к другому, засекая время, чтобы занять этим свою память. Он очень хотел пить и не мог выбросить из головы мысль о ручье, который видел где-то поблизости во время восхождения. Рациональный голос становился все тише, а голос эмоций, кричавший: «Ну, давай! Сейчас! Вперед! Бегом! Ведь там вода!» — все громче.

Симпсон перестал засекать время перехода между камнями и попытался идти как можно быстрее. К моменту наступления ночи он так и не вышел к воде. Умерли батарейки фонарика. Ковыляя на самодельном костыле, он упал и не смог встать, после чего решил спать там, где упал. Но поспать удалось лишь урывками.

Как только Симпсон ослабил контроль над рациональной частью мозга, тот начал преподносить своему хозяину сюрпризы. «Вместо того чтобы спокойно спать, я бодрствовал, и сон ко мне не шел». Все страхи из глубоких недр эмоциональной части мозга, которые раньше ему удавалось сдерживать, словно сорвались с цепи. Его мучила боль в сломанной ноге. Все переживания и волнения нахлынули, как океанский прилив.

На следующий день Симпсон чувствовал себя так, «словно уперся лбом в стену». Энергии больше не было. Сила воли была на исходе. Он двигался медленно и с трудом. Симпсон вспомнил Йетса и то, что тот считает его мертвым. Йетс наверняка покинул базу. Даже если Симпсону удастся до него дойти, он все равно умрет. Близость смерти придала Симпсону сил: «Я должен сегодня дойти до лагеря», — твердо решил он.

В этот время Йетс сжигал вещи Симпсона и готовился ехать домой.

Симпсон знал: у него в запасе — десять часов светового дня. Он понимал, что должен все сделать правильно. Он «должен разбивать часы на короткие промежутки и засекать время». И снова, подстегиваемый чувством гнева, он заставил себя вернуться к своим узорам, ощутить чувство ритма и идти вперед по местности, которую с трудом прошел бы человек, имеющий две здоровые ноги.

Ему повезло. Никогда не стоит сбрасывать со счетов простое везение. «Удача необходима. Конечно, надо бороться до конца. Удача не приходит к тем, кто сидит сложа руки. Вот такого точно не случается», — рассказывал позднее Симпсон журналу Backpacker Magazine. Йетс собирался покинуть лагерь, местные жители уже пришли с ослами, которые должны были нести поклажу. Симпсон упал совсем рядом с лагерем и уже не был в состоянии подняться. Ему удалось собрать силы в кулак и закричать хриплым от жажды голосом. Йетс услышал крик. Он не поверил, что Симпсон жив, но все равно вышел из лагеря, чтобы проверить. Симпсона вывезли с горы на осле. После этого случая он совершил несколько десятков восхождений в Гималаях. Маршрут, которым тогда прошли Йетс и Симпсон на горе Сиула Гранде, после них так никто и не повторил.

Однажды я бездельничал на авиационной базе ВВС «Рэндольф». Самолеты не поднимались в воздух из-за грозы, поэтому я, словно неприкаянный, слонялся по территории. На доске объявлений я прочитал: «Хочу умереть во сне, как умер мой дедушка». Ниже мелким шрифтом была приписка: «А не с воплями и криками, как умерли пассажиры той машины, которой он управлял». Типичный юмор летчиков. (Я учился в летной группе под названием «Браво». На военном радиожаргоне «Браво» означает букву алфавита «Б», хотя сами летчики в шутку называли свое соединение «Летающий бобер».)

В комнату вошел летчик по имени Чак. Это был веселый парень со стрижкой бобриком, квадратной головой и такими же квадратными плечами. Как и все мы, он был невысокого роста. До того как Чак стал летным инструктором, он служил на базе в Исландии и летал на истребителе F-15 Eagle («Орел»). Он рассказал мне, как во время службы американские и советские летчики играли по ночам в игру под названием «у кого нервы крепче». Потом появились большие советские корабли, на которых стояли мощнейшие прожекторы, и русские старались ослепить американских пилотов. «После этого глаза летели к чертовой матери — полчаса вообще ничего не видели». Это тоже была игра. Стрелять не разрешали — обе стороны боялись, что может начаться Третья мировая война. Однако ослепленный летчик, потерявший контроль над самолетом, мог легко погибнуть.

Служба была не сахар. Великолепие неба, ореол авиации, гордое звание летчика — это, конечно, все присутствовало, но была и обратная сторона медали. Летчики по многу часов проводили в воздухе, мочились через катетер в специальный мочесборник и сидели в резиновых масках. Температура в крохотной кабине была или очень высокой, или очень низкой. О еде даже не вспоминали, если только кто-нибудь тайком не пронесет сэндвич, выкраденный из столовой. Я совершал длительные вылеты на военных самолетах и по себе знаю, каким тяжелым становится шлем. Пилоты носят шелковый подшлемник, но помогает он мало. Через час кажется, что тебе на голову поставили горячий утюг. Тяжесть шлема постепенно сдавливает шейные позвонки, отчего начинают болеть и затылок, и шея, и спина. Шлем и маску подгоняют под пилота на примерке. Перед полетом мне штангенциркулем измерили лицо от переносицы до конца подбородка. Шлем и маска должны сидеть на лице плотно, иначе во время катапультирования их может сдуть. И визор шлема должен быть всегда опущен.

Пилот одет в перчатки и комбинезон, сделанные из огнезащитной и теплостойкой ткани Nomex, и ботинки для парашютистов. Воротник комбинезона надо застегивать, чтобы шея не обгорела при взрыве. В общем, чувствуешь себя, словно плотно обернутым в целлофан. Во время полета положение тела и его частей менять нельзя, потому что для управления самолетом все это нужно: руки, ноги и голова. (На самом деле есть автопилот, и во время войны в Кувейте летчик мог летать в кабине хоть голый, хотя, конечно, никто такого себе не позволял.) Через пару часов начинают болеть даже корни зубов. И это, замечу, еще до всего серьезного.

Все мечтали летать на «Орлах», но, даже когда летчиков пересаживали на этот истребитель, через некоторое время все равно они начинали скучать по дому. Я прекрасно понимал, почему Чак решил стать инструктором Двенадцатой учебной эскадрильи в Рандольфе, в которой опытных боевых летчиков переучивали на инструкторов по обучению новых пилотов. Полеты в этой школе были короткими, а дни, заполненные инструктажами в классных комнатах, длинными и ленивыми. Вечерами в будни пилоты играли в круд (бильярд, в который играют без кия и правил), а вечером в пятницу пили пиво в офицерском клубе. Работа, по словам моего инструктора капитана Стюарта Роджерса, была непыльной: «Мы учим особому виду боевых полетов, во время которых неприятель находится в кабине вместе с пилотом». Капитан имел в виду, что инструктор делал вид, что он — пилот-ученик, а обучающийся — то, что он инструктор. «Пилот-ученик» делал все возможное, чтобы угробить самолет, а «инструктор» должен был предугадать его глупости и предотвратить аварию.