Аркадий Жемчугов - «Крот» в окружении Андропова

Через пару недель «Шталь» опять же ошеломил «Шведа» сообщением о том, что Рыковский уже готов передавать французские документы в обмен на информацию о Советском Союзе, которой располагают немецкие спецслужбы. От имени этих служб как раз и выступал «Шталь». В заключение беседы агент, как и на первой встрече, запросил умопомрачительное денежное вознаграждение за переданные сведения.

В отчете, направленном в Москву 5 сентября 1933 года, «Швед» исповедовался: «Кроме «Шталя» — человека неопытного в моей новой области, чужого в данной стране, я не получил для развода хотя бы одного подлинного француза, через которого я мог бы ориентироваться, прощупывать новые знакомства, не запугивая людей с первого же момента иностранным подданством и внешностью. Не имея такого человека, мне на первых порах приходится самому выполнять роль тайного агента, но значительно хуже среднего француза… Я пытался сойтись с некоторыми людьми. Удачи не было. Познакомился с одним дипломатическим работником-немцем в Лиге Наций, Хенсслером. Он дать ничего не может. Познакомился с женой парижского архитектора Альтмана (муж — сын знаменитого художника). Она была любовницей де Монси четыре года тому назад. Обработать ее легко, но каково ее влияние на де Монси теперь? По всем данным, слабое. Считать же определенным успехом завязку с Рыковским нельзя. Вот почему я считаю своим долгом бить перед вами тревогу уже сейчас, по истечении двух месяцев». «Швед» не просто бил тревогу — он по существу расписывался в своем бессилии, в неумении работать в «поле», вести вербовочную работу с позиций нелегальной разведки.

Вскоре из Центра ему сообщили о том, что, судя по агентурным сведениям, «Рыковский едва ли является сотрудником «Второго бюро» и уж в любом случае не является офицером». Далее еще хуже для «Шведа»: «Согласно архивным материалам об английских агентах, в Турции в 1928 году некто Рыковский работал для Кристи, офицера МИ-6, возглавлявшего паспортное бюро посольства Великобритании в Афинах и работавшего оттуда на Турцию и СССР».

…А «Шталь» продолжал водить за нос «Шведа»: то он познакомился с маршалом Петэном, героем Первой мировой войны, а тот представил его Пьеру Тетинжеру, редактору газеты «Женесс патриот», представителю правого крыла в палате депутатов; в свою очередь, Тетинжер свел его с офицером «Второго бюро» по имени Кюржесс; ну, а тот представил его своему коллеге по имени Жюно». Цепочка очередных «перспективных знакомств» для внедрения в французский генштаб могла бы тянуться у «Шталя» бесконечно, если бы в один прекрасный день «Швед» не узнал о том, что его жадный до денег агент обратился в советское торгпредство в Париже с предложением продать, разумеется за солидную сумму, одно «очень важное изобретение». Между ними состоялся откровенный, неприятный для обоих разговор. Точка над «і» была поставлена.

В декабре 1933 года из Москвы неожиданно поступило указание «Шведу» срочно вылететь в Рим, с тем чтобы подключиться там к операции по привлечению Джузеппе Боттаи, члена правительства Муссолини, к секретному сотрудничеству с Москвой. Предполагалось, что за соответствующее денежное вознаграждение эта влиятельная фигура в фашистском «Большом совете» может согласиться на роль тайного информатора НКВД. В Центре этой операции придавали настолько важное значение, что окончательное «добро» на ее проведение должно было последовать от Хозяина, то бишь от самого Сталина. И вот А. Артузов предложил своему протеже срочно вылететь в Рим, разобраться во всех деталях на месте и сделать квалифицированный вывод о целесообразности проведения операции. «Быть или не быть» — зависело теперь от того, что скажет «Швед».

Значит, я еще в фаворе! С такой приятной мыслью он 12 декабря отправился в Италию. А через три дня телеграфировал Артузо-ву о том, что объект вполне вербуем и в успехе предстоящей операции вряд ли стоит сомневаться. Однако шеф ИНО пожелал, чтобы «Швед» прибыл в Москву и детально обо всем доложил.

С личного одобрения Сталина операция вскоре была проведена в Берлине, куда Джузеппе Боттаи прибыл с кратким официальном визитом. Советскому торгпреду удалось накоротке побеседовать с итальянцем, которому он, пожимая на прощание руку, передал конверт с 15 тыс. долларов и короткой запиской должного содержания.

Реакция Джузеппе Боттаи была, как ныне говорят, неадекватной. Он передал конверт с содержимым лично дуче. И незамедлительно через МИД Италии был заявлен решительный протест послу СССР в Риме по поводу попытки подкупа «верного соратника Муссолини господина Джузеппе Боттаи». Когда об этом доложили Сталину, он произнес: «Слишком мало денег — в следующий раз нужно попытаться дать 50 тыс. долларов». «Шведу» же никаких официальных претензий никто не предъявлял, хотя всем было ясно, что он оказался и на этот раз не на высоте, по существу подставив своего благодетеля.

Вояж в Рим аукнулся «Шведу» еще одной неприятностью. Несмотря на краткость своего пребывания в Италии, он не смог отказать себе в удовольствии провести уик-энд на острове Капри — излюбленном месте отдыха римской «знати». Там он познакомился со вторым секретарем посольства Польши в Италии. Усмотрев в нем потенциального кандидата на вербовку, «Швед» по возможности закрепил свой контакт с очень коммуникабельным и разносторонне образованным молодым человеком. Обменялся визитками и выразил надежду на встречу в ближайшем будущем. Поляк не возражал. Каково же было удивление отбывшего для личного доклада в Москву в вагоне первого класса «восточного экспресса» Льва Леонидовича Николаева — «Шведа» увидеть, как в Берлине в этот же вагон садится поляк, направлявшийся в Варшаву. Паспортный контроль на германо-польской границе неминуемо разоблачил бы «Шведа» в глазах поляка. С большим трудом и риском «Шведу» все же удалось затаиться во время паспортного контроля в вагоне третьего класса.

…В один из солнечных апрельских дней 1934 года, когда «Швед» прогуливался по одной из оживленных парижских улиц, неожиданно прозвучал громкий оклик: «Лева!» Гражданину США Уильяму Голдину не было никакого резона хоть как-то реагировать на этот оклик, хотя он был явно адресован ему — Льву Николаеву, когда-то сотруднику советского торгпредства в Париже. Уильям Голдин продолжал как ни в чем не бывало свой путь в надежде, что окликнувший его человек мог ошибиться или даже просто затеряться в толпе прохожих. Но не тут-то было! Спустя минуту чья-то тяжелая, мужская, ладонь легла на его плечо. «Швед» не мог не обернуться. Едва встретившись взглядом с незнакомцем, он понял, что отпираться бесполезно. Перед ним стоял Верник, бывший коллега по работе в торгпредстве, решивший в конце 20-х годов стать невозвращенцем. Но, похоже, на чужбине он жар-птицу не поймал. Об этом убедительно говорили его изрядно поношенная, помятая одежда и покрывшееся раньше времени старческими морщинами небритое лицо.