Дмитрий Ивинский - Ломоносов в русской культуре

При этом Ломоносов воспринимается как первопроходец: внимание к традиции не исключало оригинальности мышления и самостоятельности в разработке культурных проектов, ср.: «Ломоносов был первым образователем нашего языка; первый открыл в нем изящность, силу и гармонию. Гений его советовался только сам с собою, угадывал, иногда ошибался, но во всех своих творениях оставил неизгладимую печать великих дарований» (Карамзин 1803, [10]). «Слава преобразователя русского литературного языка принадлежит М. В. Ломоносову, который выступил с своею реформою вполне самостоятельно, независимо от Кантемира и Тредиаковского, и вообще от каких бы то ни было предшественников» (Соболевский 1911, 7).

Ломоносов – создатель русской силлаботоники, «отец российского стопотворения» (Бобров 1804, 9), ср.: «Он не находил в отечестве своем приличного Русскому языку стихотворного размера, чувствовал, как чужды ему Польские силлабы Полоцкого и варварские экзаметры Смотрицкого. В Германии услышал он размеры поэзии тонической, и тлевшая под пеплом искра вспыхнула мгновенно» (Греч 1834, 51); «В. Тредиаковскому до сих пор ошибочно приписывают честь введения тонической системы в русскую поэзию: честь эта по праву принадлежит Ломоносову» (Брюсов, 6, 556; впервые: 1924); создатель влиятельного учения о трех стилях: «Общеизвестно значение, какое имело для русской литературы, для русского литературного языка в частности, учение Ломоносова о трех стилях, изложенное им в знаменитом рассуждении «О пользе книг церковных в российском языке» <���…>; известно, как долго сохраняло свое влияние это учение, лишь после значительной борьбы уступившее другим, более новым, взглядам» (Кадлубовский 1905, 83); первый литературный критик: «Великое достоинство Ломоносова состоит в том, что именно он был первым в России писателем и критиком, указавшим путь соединения этих двух областей литературной деятельности <���…>» (Русская критика 1978, 6).

Итак, образ Ломоносова оказывался сложен и претендовал на ключевое положение в русской культуре: он соединял и объединял в некоторое духовное единство историю государства, общества, науки, литературы, апеллируя вместе с тем к высшим смыслам природного и религиозного, формирующих личность. Поэтому вопрос об актуальности ломоносовского наследия перерастал значение суммы частных проблем истории науки или искусства: нужно было осмыслить его историческое значение и оценить его влияние, влияние его личности, его дела на развитие общества в целом, на его самосознание, в котором ломоносовское начало заняло некоторое значимое место.

Неслучайно резкие повороты русской истории были отмечены, в частности, потребностью вспомнить о Ломоносове, т. е. оглянуться назад , вернуться к исходной точке движения, и там , позади обрести новый импульс, необходимый для движения вперед , сколь бы смутно это вперед ни понималось. Здесь еще раз обратимся к текстам В. И. Ламанского, уже цитировавшимся выше, как к отражающим социальную психологию части образованного общества периода «великих реформ»: «Итак, петербургский период нашей истории завершен. Односторонность его сознана. В каком же теперь свете предстанет нам Ломоносов, главнейший после Петра деятель этого периода? В ту пору внешнего блеска и самообольщения мы много натворили себе кумиров, насочинили всяких великих имен, громких дел и славных подвигов. Далеко уже не в том виде, как прежде бывало, восстает перед нами это блестящее прошедшее. <���…> Но не омрачится слава Ломоносова, не опозорится его имя, место его не останется праздным, и не займут его другие. Пройдут века, а его имя с почтением будет произноситься уже не десятками, а сотнями тысяч, миллионами русских людей и уважаться не в одной России, а везде, куда ни проникнет русская речь, русская грамота. В исполинских чертах рисуется нам образ Ломоносова уже и теперь, когда еще так мало известна его трудовая жизнь и громадная деятельность <���…>. Наши писатели всех поколений, часто люди самых блестящих дарований и больших заслуг в мире науки и художеств, вменяли себе в непременный долг сказать свое слово о Ломоносове, своими отношениями к нему как бы желая измерить свое собственное значение в истории русского просвещения» (Ламанский 1864, 3—4). Ср.: «Да распространяется повсюду в России, да проникает во все слои общества, да укореняется в них то убеждение, что, сверх знати родовой и чиновной, есть знать талантов и гениев, что она то и есть настоящее украшение, истинная гордость и слава народов, – что есть у них, у всех чудная, могущая сила, что посмехается самому гордому земному величию, сила чисто духовная и часто тем сильнейшая, чем она слабее и ничтожнее официально, сила творческая и зиждущая, сила мысли и слова. Торжество в память Ломоносова, образователя и уставщика этой силы на Руси, было бы торжеством и празднеством этой силы в современной России. Основатель Московского университета, помышляя о лучшем устройстве академической гимназии и о торжественном открытии петербургского университета, заметил однажды: „Мое единственное желание, чтобы произошли многочисленные Ломоносовы“. С Божьим благословением, с доброю волею, простые пахари, мы все много можем сделать для приготовления народной и общественной почвы к принятию семян этих великих народных сеятелей, этих Божьих избранников, открывающих новые эпохи народного развития, оставляющих по себе неизгладимые следы в истории. Со вступлением русского народа в новую гражданскую жизнь и русская литература должна начать новый период развития. Будем же признательны великому историческому подвигу отца нашей литературы, образователя нашего языка, – даровитый Русский народ не замедлит нам выслать новых Ломоносовых. / Простые и знатные, богатые и бедные русские люди, почтим же память Михаила Васильевича не словами лишь, но и делом. Да возрадуется его дух, да успокоится и утешится его тень, что наконец его дети отечества поминают» (Ламанский 1865, 42—44) 31. Ср.: «Светоч русской науки, зажженный в 1755 году гениальным Ломоносовым, не погас, несмотря ни на какие бури, проносившиеся над русской наукой и жизнью, и не погаснет он до тех пор, пока мы будем не только вспоминать великого создателя русской науки, но и помнить его заветы и поучительную историю Московского университета – иначе – историю нашего научного и народного самосознания» (Сперанский 1912, 26) 32. Ср. еще: «Умирая, Ломоносов говорил: „ Обо мне дети отечества пожалеют “. Великий человек не ошибся! Кроме современников, о нем жалели потомки из поколения в поколение. <���…> / „Обо мне дети отечества пожалеют…“ И мы жалеем о тебе, великий человек! Взгляни: вся Россия празднует твою столетнюю память как великое национальное торжество. Во всех концах России гремит восторженный гимн в честь твоим неумирающим идеям. <���…> С полною уверенностию ты можешь сказать о себе: „Я памятник себе воздвиг нерукотворный; / К нему не зарастет народная тропа. “» (Филонов 1865, 52—53); ср.: «Утешься, тень священная! Твои намерения, твои мысли, твои семена не исчезли, оне живут, и дают жизнь» (Погодин 1855, 16). См. еще: «Выдвинуть из дали прошлого мощный самобытный образ Ломоносова в настоящий переживаемый нами исторический момент особенно полезно. В пору безвременья и „лишних людей“, когда всеобщее разочарование, как едкий, ползучий туман расстилается и расползается по нашей земле – как это было до начала настоящей военной грозы, – когда вязкая и топкая тина обыденщины властно захватывает и хоронит наши лучшие силы, когда всеми чувствуется как бы общее наше идейное оскудение, когда самооплевывание сделалось какой-то особой болезнью русского человека, – в это-то время особенно отрадным является напоминание о том, что „ может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов земля Российская рождать “. <���…> / Для нашего времени вся жизнь Ломоносова звучит призывом к работе, к упорной борьбе за светлые идеалы, к бодрости и крепости нашего русского духа. / И если в период „наших серых будней“ было отрадно своею мыслию остановиться на том, кто является виновником настоящего праздника, то тем более это надо сказать про настоящие дни, когда отрезвевший и образумившийся русский народ стоит на повороте к забытым началам родной русской жизни. Ведь имя Мих. Вас. Ломоносова – это победный клич, победное знамя торжества русской идеи, а вся его жизнь – это лучший завет для всего русского народа» (Миртов 1915, 2—3, 4) 33.