Андрей Мурзин - Российское культурное пространство в региональном измерении

В стремлении российских регионов (среди них – Поволожья, Урала, Сибири, Дальнего Востока) к большей самостоятельности, активной защите своих прав и интересов центральная власть стала склонна видеть прежде всего подпитку центробежных тенденций, едва ли не угрозу сепаратизма. Другое дело, что сохранение единства и целостности страны федеральным центром понималось прежде всего как возвращение своего безусловного влияния через усиление «вертикали власти», повышение «управляемости» регионами, установление «жесткого» федерализма.

Но проблема единства страны не может рассматриваться только в политико-правовом контексте (обеспечения территориальной целостности, незыблемости государственных границ, поиска форм административно-территориального устройства). В анализе целостности больших социальных образований принципиальное значение имеют вопросы, относящиеся к символическому плану бытия, касающиеся форм презентации и самопрезентации целого, особенностей отражения его образа и образа составляющих его частей в общественном сознании. Целостность страны – это одновременно и феномен духовного единства, самоидентичности социального целого и самотождественности личности.

Очевидно, что в таком контексте вопрос о единстве России не сводим к роли столицы как олицетворению центральной власти, но должен быть отнесен к организации всего внутрироссийского пространства. Однако на практике, образ столичной Москвы, монопольно определяющей стратегию развития страны, обладающей неоспоримым правом на любую инициативу, превратился в центральную и едва ли не единственную четко обозначенную деталь внутрироссийского пространства. В качестве партнера по диалогу Москва признает только Санкт-Петербург – город, объявленный «культурной столицей» России (создание петербургской мифологии в новом российском сознании служит знаком усилий сегодняшней России представить себя европейским государством).

Образы же всех прочих российских регионов в центральных СМИ и массовом сознании связываются большей частью с представлением об источнике постоянных проблем (перебоях с теплоснабжением зимой, задолженностях по выплате зарплаты, забастовках). В возникшей ситуации самодовлеющие образы двух столиц лишь подчеркивают возникшую символическую размытость, неструктурированность внутреннего пространства страны в целом и неопределенность роли в ней каждого из регионов в отдельности. Представление обо всей стране свелось к схеме: столица – провинция, Москва – безликие регионы.

Аморфность характера внутрироссийского пространства резко отличает его от того прежнего (действительного или кажущегося) единства, которым обладало советское пространство. Но следует иметь в виду, что единство советского пространства в символическом плане обеспечивалось не только подчеркиванием исключительного положения столичного центра, но тем, что каждый из регионов имел в этом пространстве свое четко определенное место, знал и ощущал свою роль в нем. Образ каждого из российских регионов нес в себе связь с целым страны и государства. Такое положение имело не ситуативный характер, оно не просто сложилось исторически, а было создано в результате долговременных целенаправленных усилий власти. Об этом свидетельствует хотя бы то, что советское пространство прошло в своем становлении несколько этапов.

Первый этап – 20-е годы – был связан со стремлением власти скорейшим образом представить все происходящее в стране после октября 1917 года как рождение нового мира, новой истории человечества. Понятно, что немедленно начать «преображаться» могла только символическая сторона социальной реальности (представляющая собой систему значений и смыслов). Соответственно, как и в ходе всех прочих социальных революций, преобразования в советской России нашли свое выражение в первую очередь в переименовании всех тех явлений, которые олицетворяли важнейшие стороны социального бытия.

Коренным изменениям была подвергнута в том числе и карта страны. Многие центры прежней жизни уничтожаются (многие духовные центры русской жизни подобные Соловкам умышленно превращаются в концентрационные лагеря, места заключения). Одновременно словно из-под воды появляются новые образования. Столица из Петрограда перемещается в Москву, советское правительство переезжает в Кремль, на Красной площади создается некрополь. Изменяется административно-территориальное деление государства: вместо упраздняемых губерний, уездов и волостей появляются области, края, округа и районы.

Условием включения каждого отдельного «места на карте» в возникающее советское пространство стало создание для него новой «идеологически выверенной» биографии. Массовый характер приобрела компания по переименованию населенных пунктов (что позднее сделает обычной ситуацию, когда на географической карте одновременно будут уживаться 8 Калининов, 2 Калининграда и 35 Калининсков).

Переписывание отечественной истории переросло в массовое мифотворчество. Конечно, нужны были значительные усилия, чтобы заставить «вписаться» в новую жизнь древнейшие русские города. Для этого надо было суметь, например, отсечь кровную связь Костромы с 300-летней историей царствования династии Романовых или стереть в памяти народа события, благодаря которым история Углича стала неотделима от истории России. Новая реальность творилась почти по художественным законам, с помощью магии творцов соцреализма. Формируясь, советский миф одновременно трудился над картой страны едва ли не как над произведением искусства.

Второй этап наступает с началом массовой индустриализации. На этом этапе решительному изменению подвергается уже сам геокультурный ландшафт страны: происходит стремительный рост числа городов (как промышленных центров), разворачиваются гигантские стройки, создается система каналов. При этом, скажем, пуск первых сооруженных в эти годы ГЭС Волжского каскада привел к тому, что под водой оказались огромные территории (акватория Рыбинского водохранилища составила 4,5 тысячи квадратных километров; на дно ушли город Милога, около 700 сел и деревень, 150 тысяч человек были переселены из родных мест).

Одновременно с этим не только большие социальные группы населения подвергаются «социально-классовой перековке», но подобному же «обработку» проходят и целые города. Например, процветавшие ранее богатые купеческие волжско-камские города, по сути, принудительно превращают в индустриальные рабочие центры. Самым показательным здесь можно считать «преобразование» третьей, «торговой» столицы, «кармана» России Нижнего Новгорода в город Горький – родину пролетарского «буревестника революции», известный не своей ярмаркой, а промышленной продукцией «Красного Сормова».