Марк Медовник - Жидкости [оптимизированы иллюстрации]

Но всё это не объясняет, почему мне нравится плавать в холодном море. Я не отношу себя к тем закаленным типам, которые проводят время в основном на открытом воздухе и которым нравится мерзнуть и мокнуть. Я ученый и инженер и б о льшую часть времени тружусь в лаборатории или мастерской. Может, дело вот в чем: море всегда такое чудесно дикое и непредсказуемое, что я, возможно, неосознанно хочу погрузиться во что-то принципиально отличное от моей обычной жизни. Когда ныряешь в холодное море, ты должен плыть, чтобы остаться живым и активным; ощущения настолько некомфортны, что легко потерять способность рационально мыслить. Невозможно беспокоиться о неудачных экспериментах, неподтвержденных теориях или даже не сложившихся личных отношениях, когда борешься за каждый вдох – тот самый, который мгновенно вышибает из груди после того, как ты решаешь нырнуть в негостеприимную, неуправляемую воду.

Когда плывешь в холодной воде, где-то на заднем плане сознания всегда маячит опасность гипотермии. Она начинается, когда температура человеческого тела падает ниже 35 °C. Появляется дрожь, а кожа меняет цвет из-за того, что поверхностные сосуды сужаются, направляя кровь к главным внутренним органам. Человек сначала бледнеет, затем его конечности синеют. В очень холодной воде шок иногда вызывает неконтролируемое ускоренное дыхание, одышку и резкое повышение частоты сердечных сокращений. В результате пловец может запаниковать, потерять ориентацию и утонуть. Но даже если вам удастся сохранить спокойствие, пятнадцать минут в воде нулевой температуры будут для вас фатальны: развившаяся гипотермия парализует мышцы.

Мне кажется, что именно холодная рука смерти тянула меня в Форти-Фут в те ледяные, серые январские дни, когда температура воды составляла в среднем 10 °C. Человек, который подобрался так близко к смерти, слегка подразнил ее, а затем выбрался из воды целым и невредимым, чувствует себя куда более живым, чем прежде.

Ну, почти целым и невредимым. Однажды это дело для меня обернулось не лучшим образом. В какую-то из февральских суббот я приехал в Форти-Фут и никого там не обнаружил. Обычного собрания пожилых людей нигде не было видно. Прилив как раз закончился; на высокой воде стояла сильная рябь, а иногда большая волна, накатившая с моря, обрушивалась на причал, где я переодевался в плавки. Я дрожал и покрывался гусиной кожей на холодном ветру. Я готов был уже прыгнуть, но, посмотрев на воду, заколебался. Никогда прежде мне не приходилось плавать там в одиночестве, да и море казалось более бурным, чем раньше. «Может быть, – подумал я, – именно поэтому никто сегодня не плавает?» В сомнениях прошло несколько секунд. Помню, как я мысленно подстегивал себя: «Неужели мне сейчас настолько страшно, что я даже не залезу в воду, хотя уже надел плавки?» Я нырнул.

Я ощутил привычную пощечину холодной воды и почувствовал, что тело мое подвергается атаке, океан жадно вытягивает из меня жизнь. В ответ на эти ощущения я обычно начинал энергично плыть, так что и на этот раз решительно стал грести прочь от берега, борясь с набегающими волнами и стараясь не обращать внимания на сильный холод, постепенно пробирающий до костей. Я уплыл довольно далеко и только после этого остановился, чтобы передохнуть, – и получил волну прямо в лицо. Я глотнул воды, закашлялся, отплевался, затем сделал глубокий вдох – только для того, чтобы вновь получить волну в лицо. На этот раз я захлебнулся. Вода попала мне в дыхательное горло, и я начал лихорадочно дергать руками и ногами, пытаясь приподняться достаточно высоко, чтобы нормально дышать, хотя бы на несколько секунд. Но я не мог этого сделать: вода была слишком бурной, волны упорно сбивали меня вниз. Я запаниковал и начал задыхаться, при этом отчаянно дергая ногами, чтобы хоть как-то удержаться на воде. Затем на меня обрушилась очередная большая волна, и паника сменилась изнеможением. Я не мог победить в этой борьбе; я замерз и смертельно устал.

Тут меня ударило о камень. Пока я, задыхаясь, боролся с волнами – не знаю, как долго, – они и начавшийся отлив сносили меня к валунам, которые укрепляют Форти-Фут и защищают его от зимних штормов. Эти камни, размером с небольшой автомобиль каждый, при помощи крана уложили в воду так, чтобы они образовали волнолом. В обычных обстоятельствах пловцу лучше избегать встречи с ними. Контролировать скорость при ударе о камень практически невозможно – она почти целиком определяется размером, высотой и скоростью несущих вас волн, так что это очень опасно. Но в тот момент я испытал облегчение: при ударе о камень я получил немало царапин и ссадин, но он подарил мне шанс на спасение. Не то чтобы это было просто – отступая, волна, которая бросила меня на камни, потащила меня за собой, прочь от берега. Только с третьей или четвертой попытки мне удалось, отчаянно цепляясь и до крови сдирая ногти, достаточно прочно ухватиться за камень, чтобы вылезти наверх и наконец-то вырваться из моря.

Этот эпизод я много раз потом переживал заново – почти всякий раз, когда смотрел на неоглядную, неумолимую красоту океана. Но здесь, в самолете, на высоте 12 000 м, та же беспомощность ощущалась намного сильнее. Я понимал, что в тот день легко мог утонуть, если бы проглотил еще хотя бы одну волну – или если бы отлив понес меня не на камни волнолома, а в открытое море. Я понимал, что поступил тогда глупо. Способность океана поглотить тебя без следа ощущается особенно остро, когда смотришь на его суровую, кажущуюся бесконечной ширь из стратосферы. Я обернулся к Сьюзен – может быть, она не прочь поболтать со мной об океанах, волнах и опасности случайно утонуть, – но она, завернувшись в одеяло и подтянув колени к груди, смотрела научно-фантастический фильм. На экране перед ней космический корабль выходил на орбиту вокруг какой-то громадной планеты.

Когда речь идет о водоемах, размер имеет значение. Когда ветер дует над поверхностью маленького пруда, возникает трение, которое замедляет ветер и оказывает давление на воду. Оно создает впадину на поверхности воды. Поверхностное натяжение воды сопротивляется изменениям примерно так же, как резиновая лента растяжению. Когда порыв ветра стихает – точно как в случае с резиновой лентой, – снятие напряжения, вкупе с земным тяготением, восстанавливает поверхность до первоначальной формы. Вода на пруду, опускаясь, порождает кольцевую рябь, которая расходится наружу: каждая молекула смещает соседнюю, та следующую и т. д. Каждый гребешок ряби на воде – на самом деле энергетический импульс. Энергия, первоначально принадлежавшая ветру, перешла в поверхность пруда. Она морщит воду и тем самым повышает сопротивление пролетающему над ней ветру. К первому гребешку присоединяются другие, рябь становится всё выше. Чем она выше, тем сильнее восстанавливающая сила, которая тянет гребни вниз, – и тем заметнее волнение на пруду. Однако для высоты ряби на пруду есть предел: в конце концов волна натыкается на берег, и суша поглощает б о льшую часть ее энергии. Но чем дольше волна свободно движется вперед, тем выше она становится. Вот почему на маленьком пруду рябь никогда не бывает очень высокой, а на большом озере она может стать настолько большой, что ветер превратит ее в настоящие волны.