Николай Шмелев - Истоки. Авансы и долги

Трудно оспаривать автора, если мы вспомним, что именно с тотального перераспределения жизненных благ и начиналось новое общество: под дулом пулемета отнимали хлеб, произведенный крестьянами, и распределяли по справедливости. Соблазнительно было бы оправдать эти меры чрезвычайной обстановкой тех лет, да только против такого объяснения протестует сам Ленин: «…мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение» (ПСС, т. 44, с. 157). Да, Ленин называет эту практику ошибкой, но ошибка-то была отнюдь не тактического свойства: в согласии с теорией мыслилось посредством внетоварной дележки благ шагнуть прямехонько в коммунизм.

В нашей экономической истории идея справедливого распределения занимает едва ли не главенствующее место и охватывает все стороны жизни — от фондового снабжения предприятий до периодического введения карточек на продукты, от потолка зарплаты до печально известной особой секции ГУМа, от дележки мяса из общесоюзного фонда по градам и весям до бесплатной раздачи квартир, от первой заповеди колхозов до рэкета в отношении кооператоров, от талончиков на мыло до спецпайков. Результатом стало отчуждение производителя от плодов его труда — создают богатства одни, распоряжаются ими другие. И если эта мертвая идея все еще держится, значит, кому-то она выгодна.

Помянутый выше автор статьи в «Вехах» упрекал ту старую, бескорыстную еще интеллигенцию: она хлопочет не о создании, а лишь о распределении богатства и, как выражается мыслитель, «в метафизическом смысле… ведет паразитическое существование на народном теле». Совсем в духе перестройки он призывает: пора, мол, «сократить число… администраторов и распределителей всякого рода».

Оно бы как не пора, да вот распределители всякого рода, не заглядывая в «Вехи», уяснили для себя простую вещь: «Производство благ во всех областях жизни ценится ниже, чем их распределение». Ценится не в каком-то там метафизическом смысле, а при дележе пирогов, пышек и должностей для шишек. Администраторы и распределители стали не только хозяевами продуктов чужого труда, но и коллективным собственником производительных сил. По теории социализм есть строй, при котором собственность принадлежит всем вместе и никому в отдельности. Но я глубочайше убежден, что ничейной собственности не существует — экономическая природа не терпит пустоты. Место экспроприированных частных лиц занимает, так сказать, коллективный Рябушинский — с той, однако, разницей, что прежний собственник хозяйствовал рисково и нес экономическую ответственность за свои действия, тогда как его мультиплицированный преемник в принципе не способен вести дело толково. Ведь конкурентов, готовых воспользоваться его промахами, у него нет. Впрочем, беда невелика: потери в производстве всегда можно возместить приобретениями в процессе распределения.

Люди не одинаковы. Были, есть и всегда будут одни богаче, другие беднее. А раз это неискоренимо, надо так устроить общество, чтобы личное богатство можно было нажить не экспроприациями и воровством, но прибыльным производством товаров, добротных и доступных по цене. Товаропроизводитель стремится всего-навсего к прибыли, да вот извлечь ее может, лишь удовлетворяя за деньги чужие потребности. Эту диалектику описал еще Адам Смит. А кому не люб отец классической, или, по определению словарей, буржуазной политэкономии (она такая же буржуазная, как физика Ньютона), тот пусть заглянет в XI Ленинский сборник и вникнет в замечания Ленина на полях книги Бухарина «Экономика переходного периода». В согласии с бородатыми основоположниками Бухарин пишет: «Производство при господстве капитала есть производство прибавочной ценности, производство ради прибыли . Производство при господстве пролетариата есть производство для покрытия общественных потребностей ». Ленин энергично возражает: «Не вышло. Прибыль тоже удовлетворяет «общественные потребности». Совершенно очевидно, что здесь имеется в виду прибыль частных собственников. Теперь мы знаем, что она делает это лучше, чем водится у нас.

Учимся помаленьку выговаривать слова «рыночное хозяйство». Но что есть рынок? Это добровольный и постоянный обмен между собственниками товара и собственниками денег. Если вся собственность монополизирована государством, кто с кем будет торговать? Рынок станет игрушкой, плохо замаскированной формой распределения. Рынок — дело такое: он либо есть, либо его нет, и не бывает он социалистическим, капиталистическим или серо-буро-малиновым. И вот в бедовые наши головушки заглядывает мысль о демонополизации собственности. Мы пугливо открещиваемся — свят-свят, — но соблазн слишком велик, и, как нашкодившие монахи, мы успокаиваем тех, кто не может поступиться принципами: мол, не противоречит это священному писанию. Уж не всегда бравые вояки вырывают из рук митингующих и втаптывают в грязь почти что забытые лозунги «Земля — крестьянам», «Фабрики — рабочим». Но ведь раньше ту землю, те фабрики надо у кого-то отнять. Начинаем туго соображать: у кого бы это? Кого на сей раз предстоит экспроприировать? Скажите, мы готовы. Батюшки, да ведь целый класс-собственник народился, пока мы внимали речам про общенародное государство. Что-то, помнится, и Карл по этому поводу толковал во младости: государство может стать частной собственностью бюрократии…

Работник останется инвентарем государства, и никакой писаный закон не сделает его вольным человеком, пока у него нету собственности, хотя бы она и состояла всего лишь из пары работящих рук. Именно здесь глубинная связь между экономическими и политическими реформами, здесь в последнем счете наш путь в сообщество процветающих цивилизованных стран. Так пусть на равных конкурируют все формы собственности — частная, кооперативная, государственная.

На селе скорее всего будет преобладать единоличное хозяйство, или, как его деликатно называют, семейная ферма. Оно и везде так: в других отраслях — концентрация вплоть до межнациональных компаний с сотнями тысяч работников, а основой сельскохозяйственного производства как были, так и остались семейные предприятия. Значит, есть в этой таинственной сфере нечто такое, что делает единственно выгодной простую комбинацию: самая прочная ячейка общества, семья, одновременно является и производственной единицей, устойчивой, живучей, конкурентоспособной. Будь иначе, тамошние капитаны экономики давно прибрали бы их к рукам и слили в предприятия, не уступающие по размерам нашим колхозам. Земля может остаться национализированной, это и на Западе бывает, но непременно поступает в бессрочное владение семьи (владелец не имеет права продать или испортить землю — не его собственность). Но это вопрос спорный, а вот все прочие средства производства, нажитые семьей, — ее полная собственность, тут двух мнений быть не должно.