Николай Бухарин - Политическая экономия рантье

«Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, является «огромным скоплением товаров», а отдельный товар — его элементарной формой. Наше исследование поэтому начинается с анализа товара»[82].

Таким образом, с первых же строк всё исследование поставлено на исторические рельсы. В дальнейшем анализ Маркса показывает, что все основные понятия экономической науки носят исторический характер[83].

«Продукт труда, — пишет Маркс о ценности, — при всяких общественных условиях есть предмет потребления; но лишь исторически определённая эпоха, делающая затраченный на производство какого-либо полезного предмета труд его «объективным» свойством, т. е. его ценностью, превращает продукт труда в товар[84].

То же самое говорит Маркс о капитале:

«Капитал — это не вещь, а определённое общественное, принадлежащее определённой исторической формации, отношение производства, которое проявляется в вещи и придаёт этой вещи специфически общественный характер. Капитал не есть сумма материальных и произведённых средств производства, которые сами по себе так же не суть капитал, как золото и серебро сами по сути не суть деньги»[85].

Любопытно рядом привести то определение капитала, которое даёт Бём-Баверк:

«Капиталом вообще, — говорит он, — мы называем совокупность продуктов, которые служат как средство добывания благ. Из этого общего понятия капитала вытекает более узкое понятие социального капитала. Социальным капиталом мы называем совокупность продуктов, которые служат как средство социально-хозяйственного добывания благ… или… говоря кратко, совокупность промежуточных продуктов»[86].

Таким образом, налицо полная противоположность исходной точки зрения. Где у Маркса выделяется, как основной признак, историчность данной категории, там у Бёма — абстракция от исторического элемента; где у Маркса исторически-определённые отношения людей, там у Бёма всеобщие формы отношения человека к вещам. В самом деле, ведь, если отвлечься от исторически-изменчивых отношений между людьми, тогда останутся лишь отношения между человеком и природой, вместо историко-социальных категорий — категории «естественные» («natürliche Kategorien»). Однако, ясно, что «естественные» категории ни в малейшей степени не объясняют категорий историко-социальных, ибо, как совершенно правильно замечает Штольцман: «Естественные категории дают только технические возможности для образования экономических феноменов»[87].

В самом деле, процесс труда, процесс «добывания благ» и их распределения проходит всегда в известных исторически-различных формах, которые только и вызывают известные социально-экономические явления. Нельзя же видеть, подобно «полковнику Торренсу», а также Бём-Баверку «в камне дикаря — начало капитала»[88], а в самом дикаре — капиталиста. Только когда на основе товарного производства[89] средства производства становятся монопольной собственностью одного класса и в качестве таковой противопоставляются собственности рабочего на единственный находящийся в его распоряжении товар — рабочую силу, — только тогда и возникает то своеобразное отношение, которое называется капиталом, а следовательно, только тогда возникает и «прибыль капиталиста». То же и с рентой. Один факт различия в плодородии почвы на разных земельных участках или же пресловутый «закон убывающего плодородия почвы» (даже если бы он существовал в той форме, в какой его признают самые крайние мальтузианцы) — отнюдь не вызывали бы появления на свет божий поземельной ренты. Последняя возникает лишь тогда, когда на основе товарного производства земля монополизируется классом поземельных собственников. Различие же в плодородии разных участков и вышеупомянутый «закон» являются лишь техническими условиями, « возможностями » социального феномена — ренты[90]). Поэтому напрасны жалобы Бём-Баверка на некоторых его критиков, где Бём обвиняет последних, что они не различают «сущности дела» от «формы проявления» («Erscheinungsform»). «Сущность» капитала состоит не в том, что он — «совокупность промежуточных продуктов» (это есть «сущность» средств производства), а в том, что он есть своеобразное общественное отношение, влекущее за собой целый ряд совершенно неизвестных другим эпохам экономических явлений. Можно сказать, конечно, что капитал есть Erscheinungsform для средств производства в теперешнем обществе, но нельзя сказать, что современный капитал есть форма проявления капитала вообще, который идентичен со средствами производства.

Историческим характером обладает и явление ценности. Даже если признать правильным индивидуалистический метод австрийской школы и стараться вывести ценность из «субъективной ценности», т. е. из индивидуальных оценок единичных лиц, то и тогда до́лжно принять во внимание то обстоятельство, что в психике теперешнего «производителя» и в психике производителя в натуральном хозяйстве (а тем более в психике «человека, сидящего у ручья» или голодающего в пустыне) имеется совершенно различный материал. Современного капиталиста — будь то представитель промышленного или торгового капитала — совершенно не интересует потребительная ценность продукта: он «работает» при помощи нанятых «рук» исключительно ради прибыли, его интересует лишь меновая ценность.

Отсюда ясно, что даже основного для политической экономии явления, явления ценности, нельзя объяснить, «вывести» из того общего всем векам и народам положения, что вещи могут удовлетворять какую-либо человеческую потребность. А последнее и есть «метод» австрийской школы[91].

Итак, мы приходим к заключению, что австрийская школа, отвлекаясь от особенностей капитализма, стоит на совершенно ложном методологическом пути. Политическая экономия, которая хочет объяснить общественно экономические отношения, т. е. отношения между людьми, должна быть исторической наукой. «Поэтому» — как весьма метко и ядовито говорит Энгельс: «кто пожелает объединить одними законами экономику Огненной Земли и экономику современной Англии, тот, очевидно, не извлечёт на свет божий ничего, кроме самых банальных общих мест»[92]. Под эти «общие места» можно подвести более или менее остроумный фундамент, но даже последнее обстоятельство не поможет объяснить заранее исключённые особенности капиталистического строя. Таким образом, то гипотетическое «хозяйство», которое «строит» Бём-Баверк и «законы» которого он исследует, оказывается настолько удалённым от нашей грешной действительности, что перестаёт быть с нею соизмеримым.

Это начинают отчасти сознавать и творцы нового направления. Так, например, Бём-Баверк в последнем издании своего сочинения о капитале пишет: