Мария Папагианниду-Сен-Пьер - Прощай, СПИД! А был ли он на самом деле?

Я опять стала появляться на работе в газете. Все меня поздравляли, как будто я восстала из мертвых, но мне не удалось долго продержаться на ногах. Теперь Никос Бакунакис уже говорил мне: «У меня для тебя есть интересная тема, как ты думаешь, сможешь сделать ее к понедельнику?» Это мне было нужно как глоток воздуха, я шла домой и изо всех сил старалась оправдать его ожидания.

Тем не менее, хотя я и не так уж сильно убивалась, ожидая смерти, теперь, когда появилась серьезная возможность, что я до конца жизни останусь в таком неполноценном состоянии – «почти здорова», дома я рыдала, не переставая.

Мне удалось найти себе уединенное местечко в квартире этажом выше над квартирой родителей, и там я могла выплакаться без помех. Глядя на незначительные несправедливости в новостях, я чувствовала, что меня это персонально затрагивает. А когда начали показывать пытки в Ираке, я была безутешна. Незаметно для окружающих мой мозг начала охватывать сумятица, и я стала постепенно терять память. Я во всем была неуверенна, и у меня часто бывали головокружения. Дома я еще могла скрыть это, без движения сидя на стуле до тех пор, пока не становилось лучше. Несколько раз я так делала и в школе танцев, но теперь я больше не могла туда ходить.

Горизонт иногда исчезал передо мной. Даже ходить по улицам теперь было опасно. Это было невероятно. Чтобы перейти улицу Панепистимиу [10] Улица Панепистимиу: главная улица в центре Афин. , мне пришлось просить одну женщину дать мне руку. Спуск по ступеням на площади Синтагма был похож на прогулку по краю обрыва. Я со страхом останавливалась перед любой лестницей всякий раз, когда нужно было спуститься или подняться. Лестницы колыхались передо мной, исчезая в глубокой пропасти. После менингита у меня было мозговое расстройство, как объяснил мой врач, теперь вирус достиг мозга. Мое состояние ухудшилось до такой степени, что все стали опасаться рака мозга.

«Вы не приходили ко мне, поэтому я не смог вас проинформировать», – жаловался доктор Кордосис маме. «Я не приходила, потому что знала, что вы хотите мне сказать, вы это и раньше говорили. Я не могу поверить, что у нее рак мозга, Я НЕ ХОЧУ верить в это». Затем в больнице в кабинете врача провели консультацию, на которой присутствовала и я. Мне предложили биопсию мозга, предполагая, что мы примем такое решение. Я даже не пыталась защищаться, но мама отреагировала бурно. Если заденут какой-нибудь важный нерв, что тогда? Ведь это была абсолютно новая процедура для нашей страны. Отсутствие опыта подобных процедур превращало это в весьма рискованное предприятие. Опять я была потрясена ее трогательными усилиями сохранить мне жизнь.

Итак, мы решили ехать в Лондон, чтобы выслушать еще одно мнение. Доктор Кордосис согласился выполнить всю бумажную работу, необходимую для моей страховки, чтобы покрыть расходы. Он порекомендовал самую лучшую неврологическую клинику, проинформировал врачей о моем приезде, дав нам тем самым надежду на спасение.

Мой визит в Лондон в 2004 году начинался, как мое возрождение, несмотря на тот факт, что он мог оказаться моим последним визитом куда бы то ни было. Я собрала всю оставшуюся храбрость и под руководством брата на три дня полностью отдалась встречам со специалистами больницы «Сент-Джордж» в Лондоне. Слава о нас появилась там раньше нас самих. Первый вопрос, который мне задали лондонские врачи, был: «Где ваша мама?» Мы засмеялись: «Она не очень хорошо говорит по-английски, поэтому не приехала», – сказала я, и мы перевели разговор на другую тему. Мой брат и другой греческий врач, Г. П., исполняли роль переводчиков, потому что я с трудом могла что-либо вспомнить. Д-р П. входил в команду д-ра К. и получал тогда свою вторую степень в Лондоне.

Используя мою историю болезни и получаемую информацию, руководитель неврологической клиники д-р Р. Х., и профессор инфекционной патологии Г. Е. Г., каталогизировали мое медицинское прошлое с британской тщательностью. Например, о моей потере памяти они написали: «Медленно осознала, что амнезия существенно усилилась за последние два года. Не может вспомнить лица и имена, телефонные номера и дни рождения. Результаты теста IQ были хорошими, но демонстрирует определенную слабость при попытках вспомнить то, что видела пять минут назад. Помнит только две из десяти картинок, которые мы показывали ей ранее. Несмотря на то, что работает в одной из крупнейших газет в Афинах, где является книжным критиком, она больше не уверена в своей работе. Шесть месяцев тому назад офис газеты перевели в другое здание, но она все еще не может запомнить новый адрес и номер телефона, по словам ее брата. Наряду с потерей памяти, жалуется на некоторую тревожность, симптомы агорафобии, плохое настроение, но без приступов паники. Избегает социальных контактов, но все еще продолжает брать уроки латинских танцев. При необходимости писать обзоры книг работает по четыре-пять часов, но потом для восстановления сил ей необходимы один – два дня. Дрожание рук и некоторое затруднение движений». И дополнили текущую картину. «Речь ясная, хорошо говорит по-английски, выглядит слегка напряженной, тяжело дышит при каждой паузе». Я помню, как сидела один или два часа перед английским доктором. Я не могла много говорить, но прилагала все свои усилия.

В моей истории болезни первые записи о поражении мозга были сделаны в 2002-м, а также сообщалось, что вплоть до 2004-го наблюдалось ухудшение. Что вызвало эту катастрофу? Врачи отмечали, что исследовалась возможность интоксикации из-за антиретровирусной терапии. По каким-то непонятным для меня причинам, таким как отсутствие опухоли в мозгу, которая бы давала такой результат, они допустили, что отравления не произошло и, так как не было обнаружено ни кисты, ни инфекции, они пришли к выводу, что, вероятно, имеет место классический случай повреждения мозга при ВИЧ.

Мне пришлось повторить все анализы, которые уже делали, по меньшей мере, раз 15, потому что новое оборудование было куда более современным. От слишком рискованной биопсии мозга решено было отказаться, вместо этого было рекомендовано новое лекарство «Стокрин», которое, как говорили, будет сдерживать продвижение вируса в мозг. «Мы не волшебники и не можем творить чудеса. Ваше состояние необратимо, постарайтесь окрепнуть к Рождеству, если сможете», – диагноз, который опять обрушили на меня. Был ноябрь 2004-го, и вот чудо, когда я прекратила принимать «Криксиван» и переключилась на «Стокрин», моя нервная система начала восстанавливаться. «Впервые с тех пор, как ты заболела, мы празднуем Рождество как нормальные люди», – радостно заметил мой брат за рождественским столом. А в феврале 2005-го я опять появилась в школе танцев.