Давид Серван-Шрейбер - Антирак. Новый образ жизни

«Мантра», которую Давид Шпигель любит повторять своим пациентам, всегда казалась мне более разумной и полезной, чем наивные заповеди «позитивного мышления». Это кредо реалиста: «Самое важное — это всегда надеяться на лучшее, но готовиться к худшему».

Мы подчас приучены больше заботиться о других, чем о себе. И мы придаем огромное значение своей самостоятельности. Идея медленного угасания пугает нас, потому что мы приговорены к тому, чтобы зависеть от других, когда мы уже ничего не можем им дать.

Однако в последние дни своего существования мы должны выполнить одну из самых больших поколенческих задач в нашей жизни. Для каждого из нас представление о собственной смерти обычно основывается на примерах, которые мы видели: смерть бабушки или дедушки, наших родителей, возможно, братьев или сестер или близкого друга. Если они показали нам, как приготовиться, как принять смерть, как попрощаться, как обрести спокойствие, то мы будем чувствовать себя готовыми к этой высшей стадии нашей жизни. И когда мы приблизимся к своей собственной смерти, вместо того чтобы быть «бесполезными», мы в свою очередь станем первопроходцами и учителями для наших близких.

В Гарвардской медицинской школе эта учеба выходит за рамки семейного круга. Пациентов на пороге смерти теперь приглашают встретиться со студентами-первокурсниками, чтобы рассказать о том, что они чувствуют. Бывшая учительница средней школы, умирающая от серьезной формы лейкемии, согласилась на такую встречу одной из первых. Ее сопровождал муж, и, когда после встречи она повернулась к нему, в ее глазах стояли слезы. Она сказала:

— Дорогой, я провела еще один, последний, урок (13).

Мне тоже повезло иметь такого учителя — мою бабушку. Она была сдержанной женщиной и мало что рассказывала о себе, и все же именно бабушка была рядом во все периоды моего детства, казавшиеся мне трудными. Когда я был еще очень молод, я пришел к ней проститься. Мы оба знали, что ее смертный час близится. Бабушка лежала в белоснежной ночной рубашке. Вдохновленный ее красотой, ее спокойствием, я держал ее руки в своих и говорил о том, как много она значила для ребенка, который теперь стал взрослым. Конечно, я плакал и не знал, что делать с этими слезами. Она подняла руку к моему лицу, поймала одну из моих слезинок пальцем и, показав ее мне, мягко улыбнулась:

— Ты знаешь, Давид, для меня твои слова и твои слезы, словно золотые бусины, и я возьму их с собой.

Воспоминание о последних днях моей бабушки я храню в своем сердце. Да, она была беспомощной, ее тело больше не слушалось ее, но она подарила своим детям и внукам любовь — дар, который есть у нас даже тогда, когда ничего больше уже не осталось.

Из всех страхов самый сильный, как мне кажется,— страх матери или отца, которые знают, что не смогут быть рядом со своими взрослеющими детьми.

Лесли было сорок пять, и у нее были двое детей-подростков, двенадцати и тринадцати лет. Рак яичников уже дал метастазы, и после второго курса химиотерапии, не давшего результатов, ей сказали, что жить осталось не более шести месяцев. Лесли испугал даже не сам факт смерти, а то, что она покинет своих детей. Мы попытались разобраться с этим ее страхом во время сеанса психотерапии, когда она визуализировала то самое худшее, что, по ее мнению, могло случиться.

Сначала она представила себя в виде духа, который мог наблюдать за жизнью детей, но не мог ни коснуться, ни поговорить с ними. Дети были печальны и потеряны, и бессилие, которое чувствовала Лесли из-за своей неспособности помочь им, было невыносимым. Грудь Лесли была так стеснена, что ей стало трудно дышать. Я предложил остановить сеанс, но она захотела продолжить.

Затем она увидела, как ее дочь, играющая на виолончели, собирается на концерт в музыкальную школу. Лесли обычно сопровождала ее, но теперь Софи пришлось идти одной. Девочка чувствовала себя совершенно растерянной. Оказавшись на сцене, она сидела с пустыми глазами и опущенными плечами. Лицо Лесли еще больше исказилось, и я подумал, что этот сеанс принесет больше вреда, чем пользы. Но в тот самый момент, когда я уже готовился прервать его, Лесли увидела улыбку своей дочери. Казалось, она услышала мысли Софи: «Мамы здесь нет, но память о том времени, когда она провожала меня сюда, все еще очень сильна... Я слышу ее слова и ощущаю ее поддержку. Я ощущаю ее любовь в моем сердце. Как будто теперь она и повсюду со мной...» И Лесли увидела, как Софи начала играть. Девочка играла как никогда раньше, как зрелый, глубокий музыкант.

Теперь слезы на щеках Лесли были слезами уверенности. Какая-то ее часть разрешила ей уйти с миром, напомнив, что она многое передала своим детям.

Два года спустя я получил письмо от нее. Вопреки всему, она была жива и проходила лечение. Она вспоминала тот сеанс как один из самых тяжелых моментов в своей жизни. Однако избавление от страха и обретение уверенности позволило ей продолжить борьбу с болезнью.

Смерть — это окончательный уход. Чтобы уйти с миром, мы должны проститься. Дело в том, что очень трудно перевернуть последнюю страницу, так и не реализовав свои амбиции или не осуществив мечты — о путешествии, о возобновлении отношений, которые когда-то имели значение, но были чересчур поспешно прерваны, да мало ли еще о чем. Часто лучший способ попрощаться — это сделать еще одну, последнюю, по пытку. Написать стихи, которые всегда хотелось написать, совершить путешествие, о котором вы мечтали всю свою жизнь, — пока это еще можно сделать. Поскольку это последние попытки, даже если ничего не получится, мы простим себе это. Но часто труднее всего — отпустить» болезненные отношения, которые омрачали жизнь.

В тридцать шесть лет Дженнифер умирала от особо агрессивной формы рака молочной железы. Ее отец оставил семью, когда ей было всего шесть, а брату – одиннадцать. Теперь отец жил в Мексике и никогда не пытался увидеться с ними. Дженнифер долго колебалась, прежде чем написать ему. Как он отреагирует? После разлуки в тридцать лет не будет ли ему слишком стыдно ответить ей? А может, он проявит безразличие и вообще не отзовется? Если это произойдет, будет ли она раздавлена?

Но торжественный момент смерти часто открывает двери даже самых ожесточенных сердец. Отец Дженнифер приехал. Да, он был напуган, да, он стыдился, но он приехал. Во время единственного их разговора во взрослой жизни Дженнифер смогла рассказать ему о том, как ей хотелось общаться с ним, как ей было бы приятно, если бы он защищал ее, учил тому, что сам знал о жизни. Она показала ему свои фотографии – на них она улыбалась, это было до болезни — и фотографии своего сына. Глядя на изможденное лицо и тело дочери, отец не решился ни защищаться, ни оправдывать себя. Он просто слушал. Единственное, что он сказал: