Тревор Кокс - Книга звука. Научная одиссея в страну акустических чудес

Когда я узнал о Давиде Тидони, то понял, что нашел родственную акустическую душу, поскольку он исследует неизвестные звуковые эффекты городских ландшафтов. В одном из своих проектов Давиде надувает и протыкает воздушные шарики, оживляя звуковую среду. Короткий, громкий и резкий хлопок идеален для выявления акустических характеристик. Мне повезло, и мы познакомились; у него появилось свободное время, чтобы приехать ко мне, поскольку его вынудили взять выходной. Охрана возражала против хлопков и записи звука в лондонском районе Барбикан.

Я решил устроить Давиде прогулку по каналам Манчестера и оценить акустику укромных уголков, узких проходов и арок, появившихся еще в эпоху промышленной революции. После ланча мы зашли в магазин за воздушными шариками, а затем направились к набережной Рочдейлского канала. Этот канал, открытый в 1804 г., был первым, который проложили через Пеннинские горы, разделяющие восток и запад в северной части Англии. Под невзрачным, низким арочным мостом я положил на землю цифровой диктофон. Затем Давиде надул новенький желтый воздушный шарик в виде длинного бугристого червяка с двумя усиками на конце. Приготовив иголку, он терпеливо ждал, пока стихнет шум от проезжавших по мосту машин. Громкий хлопок лопнувшего червяка сопровождался серией отражений, грохотавших под аркой [397].

За ланчем мы долго обсуждали достоинства разных типов воздушных шаров — этим и объясняется попытка использовать симпатичного червяка. Но после первого опыта мы вернулись к обычным круглым шарам, поскольку их более короткий и резкий хлопок лучше выявляет окружающую акустику. Давиде объяснил мне, что его цель заключается в установлении связи с окружающим пространством. «Удивительно наблюдать, как вроде бы одинаковый жест или звук по-разному воспринимается в зависимости от местоположения слушателя и его эмоционального состояния» [398].

Давиде использует воздушные шарики, чтобы помочь людям лучше понимать свое окружение, тренирует их чувствительность к звуку. Видеозаписи этих прогулок демонстрируют, что люди сначала пугались громких хлопков и морщились — даже те, кто втыкал иглу в шарик и знал, что он должен лопнуть. Затем люди улыбались, смеялись или удивленно прислушивались к необычному эху, которое они сами вызвали; Давиде рассматривает эти реакции как «потребность внешнего проявления чувств». На одной видеозаписи молодая женщина восклицает: «Bellissimo!» [399]— и начинает оглядываться, пытаясь понять, откуда идет звук. Эти реакции позволяют понять, как устроен наш слух. Сначала испуг — бессознательный рефлекс, предназначенный для того, чтобы избежать травмы. Люди моргают, защищая глаза, и напрягают мышцы, опасаясь физического воздействия. Этот рефлекс очень быстрый, проходящий по короткому нейронному проводящему пути всего за 10–150 миллисекунд. Медленная вторичная реакция, например смех, наступает после того, как у мозга появляется возможность оценить ситуацию и понять, что опасности нет.

У Давиде есть замечательная идея акустического подарка: «Обычно я отправляю приглашение человеку, которого считаю близким другом, и мы вместе слушаем место, имеющее для меня особенное значение». Нас с Давиде нельзя назвать близкими друзьями, но во время прогулки по Манчестеру мы посетили одно место, которое я мог бы назвать своим подарком ему, — причал Кастлфилд, построенный в 1765 г. в конце Бриджуотерского канала. Считается, что это первый канал, проложенный в Англии, и он предназначался для доставки угля в Манчестер в первые годы промышленной революции. Через канал перекинут железнодорожный мост XIX в., образующий высокую и узкую арку с необыкновенно долгим эхом. Мы стояли в этой кирпичной арке, хлопали в ладоши и кричали, очарованные неумолкающим звуком. Время реверберации в этом узком пространстве гораздо больше, чем в концертном зале.

Несмотря на красивый звон, колокола являются источником многочисленных жалоб на шум. Один из таких примеров — церковь Всех Святых в английской деревне Рингтон. Квадратная колокольня церкви, построенной в конце XV в., вмещает десять колоколов. На протяжении ста лет они звонили каждые четверть часа, днем и ночью, но весной 2012 г. колокола умолкли — местные власти официально объявили их источником шума. К счастью, удалось достигнуть компромисса — ночью колокола звонят лишь каждый час [400].

Местоположение произведений звукового искусства тоже следует выбирать очень тщательно, чтобы они не стали источником аналогичных жалоб. Я обсуждал эту проблему с Энгусом Карлайлом, специалистом по саунд-арту из лондонского Университета искусств. Он предположил: «Похоже, мы очень терпимы к явному визуальному уродству искусственной среды. Мы также терпимы к смешению архитектурных стилей… Но я подозреваю, что мы с меньшей симпатией отнесемся к такой же плотности креативных звуковых интервенций» [401].

Киномонтажер Энтони Гиббс в телефонном разговоре со мной высказал похожую мысль. Я позвонил ему потому, что он является автором одного из немногих учебников по саунд-арту. Он утверждал, что акустический эквивалент крупного произведения изобразительного искусства должен делать такое же смелое акустическое заявление — другими словами, быть громким. «Мы как публика, как культура, не любим громких звуков… — объяснял он. — Очень трудно убедить людей, что они должны уважать шум как искусство» [402]. Например, если людям не нравится вид такого монументального произведения изобразительного искусства, как 120-метровая Дублинская игла, то они могут просто на нее не смотреть. А чтобы отгородиться от саунд-арта, нужны затычки в ушах.

Жаль, что у нас довольно мало общественного звукового искусства, поскольку многие самые известные в мире достопримечательности — это скульптуры: статуя Свободы в Нью-Йорке, Большой сфинкс, охраняющий пирамиды в Гизе, статуя Христа над Рио-де-Жанейро. В последние десятилетия власти обратились к общественному искусству как к способу сплочения сообществ, привлечения туристов и как к символу возрождения. В результате появились такие замечательные работы, как «Ангел Севера» Энтони Гормли. Эта огромная ржавая фигура с размахом крыльев больше, чем у реактивного лайнера, возвышается над английским городом Гейтсхедом. Могут ли скульпторы создавать звуковые эквиваленты этой гигантской работы — общественное звуковое искусство? Нечто такое, что будет соперничать с Биг-Беном в качестве звуковой визитной карточки города? Энгус Карлайл не видит причин, почему звуковое искусство не может создать «символическую связь между местом и звуком», однако он считает, что звуковое искусство еще не вышло из младенческого возраста и должно укрепить свой авторитет, прежде чем привлечь внимание муниципальных властей [403].