Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

И снова и снова: «Здесь бывает иногда изумительно. Вчера, например, я просто глаз не мог оторвать от моря. Заходило солнце, и на зеленой воде переливались яркие, блестящие красные пятна, а вдали громоздились красные и желтые облака. Пиши почаще». «Моя жизнь здесь идет по-старому. После нескольких дней ненастья здесь опять солнечно и тихо. Сейчас иду купаться. Скучаю без тебя очень».

Только на краткое время в этих улыбчиво-бодрых письмах прорывалось уныние. В Ленинграде скончался отец, мать осталась в блокированном городе. Курчатов вспоминает, как перед отъездом посетил родителей. «Наше прощание было очень грустным — именно в ту ночь я почувствовал, как я их люблю и какие они слабые и беспомощные». И в следующем письме: «Последи за Борькой, постарайся успокоить его и облегчить ему жизнь. Очень грустно за маму, но сделать сейчас все равно ничего нельзя, остается только ждать и рассчитывать на судьбу».

И в который раз — в новых письмах — настойчиво: «Здесь опять установилась хорошая погода, тихо, солнечно, хотя и прохладно. Обо мне не беспокойся, у меня все есть…» И чтобы усилить впечатление о своем хорошем бытии и добром настроении, он разнообразит обращения: «Дорогая, любимая, родная, женка, девочка, Мурик, Мурсулинка», а себя весело именует «Гарун, Гарунчик, Гарунишка, Цыганок» и обнимает ее, и горячо прижимает к груди, и целует, целует, целует!

И лишь одной темы он не касается в письмах: лишь о прошлой работе не позволяет себе говорить. Прошлого больше не было, он жил настоящим. Здесь была глухая рана, ее нельзя коснуться даже осторожно — она болела от любого слова, как от грубого прикосновения. Он разрешал себе быть только бодрым, энергичным, веселым. Это было больше, чем «флаг корабля». Это был способ существования.

В октябре немцы прорвались в Крым, блокировали город с суши. Физиков предупредили, что пора сдавать размагничивание судов самим морякам. Смена была готова — группа морских офицеров, прослушавших лекции Курчатова по основам магнетизма и набивших руку на практическом размагничивании. Была готова и рукопись Курчатова по защите от магнитных мин, ее передали в типографию — издать брошюрой.

Вечером 4 октября первую группу физиков — Курчатова, Лазуркина и Регеля — вместе с их приборами доставили на плавучую базу подводных лодок «Волга» в Северной бухте. Только катер подошел к плавбазе, зазвучала воздушная тревога. Перегрузка шла под аккомпанемент бомбежки и стрельбы зениток, в сиянии сброшенных с самолетов осветительных ракет. Налет был отражен лишь за полночь. Три судна воспользовались кратковременным спокойствием, чтобы выскользнуть в море.

По заданию надо было идти ночью вдоль южного берега Крыма к Новороссийску — дорогой самой короткой, но и самой опасной. Два корабля так и пошли, а командир «Волги» повернул на юг, приказал радистам вести лишь прием и не откликаться на вызовы. Курчатов всю ночь был на ногах — поднимался к капитану на мостик, ходил к помощникам, разместившимся на палубе. К рассвету из радиопередач узнали, что два других судна потоплены немецкой авиацией. Когда на юге показались горы Турции, «Волга» повернула на восток, к Поти, благополучно подошла под защиту кавказских береговых батарей.

В Поти физики возобновили размагничивание кораблей, но дело здесь шло гораздо медленней, Курчатов нервничал. На некоторое время он уехал в Туапсе налаживать и там размагничивание. Свободное время используется для писем жене. О бегстве на юг одна фраза: дорога «сопровождалась несколькими острыми моментами и была, в общем, тяжелой». И сразу увлеченное: «Зато можно было полюбоваться прекрасным морем с богатейшим разнообразием красок, блестящих временами, а временами мрачных и величественных». Живописания природы делаются все настойчивей и многозначительней. Он как бы перестал быть физиком, он чувствует себя лириком. Он исподволь готовит жену к новому крутому повороту жизни — обиняком предупреждает, что к прошлому возврата не будет. Марина знает, как он любит море, когда-то мечтал стать моряком. Физика в свое время пересилила море, но теперь он окончательно понял, что только морские стихии ему по душе, без волн и качки отныне нет радости.

И хотя осенняя погода отвратна, льет дождь, дует ветер, море бушует, он старается внушить жене, что на море и плохие условия хороши: «Качало, но я, оказывается, так и остался к этому невосприимчив и, наоборот, прихожу всегда в хорошее расположение духа. Вообще все более и более тянет к морю. Вряд ли после вернусь к жизни большого города и кабинетной обстановке. Бродяжничество всегда было мне мило — думаю работать во флоте».

И, отлично понимая, как ее поразит, может быть, и потрясет высказанное скороговоркой решение, тут же торопливо приписывает: «Но это в будущем — сейчас же хочется домой, к тебе и институту». Она должна понять: к «институту» отнюдь не означает «в институт». И чтобы тронуть ее воображение, ссылается на вечные привязанности человека: «Шхуна покачивается, баюкает… и я проснулся, а по стенам прыгали блики и пятна, издревле близкие человеку». А перед этим, в одном из последних писем, он — точный расчет, в холодной, сумрачной Казани в конце ноября идет снег, еда скудная, о фруктах и не мечтать — сочными красками живописует край, где мечтает остаться: «Сегодня прекрасный день: солнце, величественные снеговые горы, в садах мандарины на яркой зелени, желтые листья платанов». Он твердо надеется — она примирится с очередным поворотом жизни. Для него самого сомнений нет. Физика не удалась. Физик в нем кончился. Нарождается лихой каботажник, подлинный питомец морских дьяволов-листригонов, так красочно описанных Гомером. Вот пусть только кончится война!

Но война не кончалась, а усиливалась. О мирном плавании по Черному морю еще меньше можно мечтать, чем о ядерных исследованиях. В Поти на короткое время соединились все эвакуированные из Севастополя физики, затем Лазуркин и Регель уезжают в Баку организовывать размагничивание на Каспии. Контр-адмирал Исаченков вызывает Курчатова в Казань: надо обезопасить и волжские суда от магнитных мин. В Ульяновске Курчатов консультирует начатое там размагничивание. Новый год отмечает в поезде. Состав больше стоял на забитых эшелонами станциях, чем двигался. На пересадочной станции вповалку лежали люди, кто храпел, кто стонал.

По залу ходили санитары, проверяя, нет ли заболевших тифом. Курчатов — от греха подальше — предпочел опасному залу перрон и всю ночь ходил под открытым небом. Легкий матросский бушлат не защищал от двадцатиградусного мороза, под утро зуб на зуб не попадал.

В вагоне Курчатов почувствовал — температура повысилась. Он успокоил себя, до Казани недалеко. Шла середина января 1942 года.