Ричард Фейнман - «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»

Живя в Киото, я пытался выучить японский язык в полном смысле этого слова. Я работал над ним гораздо упорнее и дошел до такого уровня, когда мог разъезжать в такси и общаться с людьми. Ежедневно я брал уроки японского, которые длились час.

Однажды учитель-японец объяснял мне слово «смотреть». «Итак, — сказал он. — Вы хотите сказать: „Можно мне посмотреть ваш сад?“ Как Вы это скажите?»

Я составил предложение со словом, которое только что выучил.

— Нет, нет! — возразил он. — Когда Вы говорите кому-то: «Не желаете ли Вы посмотреть мой сад?», то Вы используете первое слово «смотреть». Но когда Вы хотите посмотреть сад другого человека, то Вы должны употребить другое слово для «смотреть», более вежливое.

«Не желаете ли взглянуть на мой садишко?» — вот что, по сути, Вы говорите в первом случае, но когда Вы хотите посмотреть сад другого человека, нужно сказать что-то вроде: «Могу ли я обозреть Ваш дивный сад?» Так что нужно использовать два разных слова.

Затем он дает мне еще одно предложение: «Вы идете в храм и хотите посмотреть на сады…»

Я составил предложение, на этот раз с вежливым словом «смотреть».

— Нет, нет! — сказал он. — В храме сады еще более изящные. Поэтому Вы должны сказать что-то вроде: «Могу ли я остановить свой взор на Ваших изысканнейших садах?».

Три или четыре разных слова для того, чтобы выразить одно желание, потому что, когда я делаю это, это жалко; но когда это делаете Вы , это верх изящности.

Я изучал японский язык главным образом для того, чтобы общаться с учеными, и решил проверить, существует ли та же самая проблема в их среде.

На следующий день, придя в институт, я спросил у ребят, которые были в кабинете:

— Как сказать по-японски: «Я решаю уравнение Дирака»? Они сказали: так-то и так-то.

— Отлично. Теперь я хочу сказать: «Не могли бы Вы решить уравнение Дирака?» — как я должен это сказать?

— Ну, нужно использовать другое слово для «решить», — ответили они.

— Но почему? — возмутился я. — Когда я решаю его, я, черт побери, делаю то же самое, что и Вы , когда решаете его!

— Ну, да, но слово нужно другое — более вежливое.

Я сдался. Я решил, что этот язык не для меня и перестал изучать его.

Задача состояла в том, чтобы определить правильные законы бета-распада. Судя по всему, существовали две частицы, которые назывались тау и тета. Похоже, что они имели практически одинаковую массу, но одна расщеплялась на два пиона, а другая — на три. Но помимо одинаковой массы они имели и одинаковое время жизни — весьма забавное совпадение. И потому эта задача занимала всех.

На съезде, который я посетил, доложили, что при создании этих частиц в циклотроне при различных углах и энергиях, они всегда создаются в одинаковом соотношении: столько-то тау по сравнению со столькими-то тета.

Безусловно, существовала возможность того, что это одна и та же частица, которая иногда распадается на два, а иногда на три пиона. Однако никто этой возможности не допускал, потому что существует закон, называемый правилом четности, который основан на допущении о зеркальной симметричности всех законов физики и гласит, что частица, способная расщепляться на два пиона, не способна расщепляться на три.

В тот раз я оказался не совсем в курсе дела: несколько отстал. Все выглядели столь осведомленными, и мне казалось, что я просто не успеваю за ними. Как бы то ни было, тогда я жил в одной комнате с Мартином Блоком, который проводил эксперименты. И однажды вечером он мне сказал: «Почему Вы так настаиваете на этом правиле четности? Быть может, тау и тета — это одна и та же частица. Что произошло бы, если бы правило четности оказалось ложным?»

Я немного подумал и сказал: «Это значило бы, что законы природы различны для правой руки и для левой, что существует способ определить правую руку с помощью физических явлений. Не знаю, так ли это ужасно, хотя какие-то плохие последствия должны быть, но мне они не известны. Почему бы тебе завтра не спросить об этом экспертов?»

Он сказал: «Нет, меня они не послушают. Спроси ты ».

Таким образом, когда на следующий день, на заседании, мы начали обсуждать загадку тау-тета, Оппенгеймер сказал: «Нам нужно услышать какие-то новые, нелепые идеи насчет этой проблемы».

Тогда я встал и сказал: «Я задаю этот вопрос от имени Мартина Блока: Что произошло бы, если бы правило четности оказалось ложным?»

Мюррей Гелл-Манн частенько дразнил меня на это счет, говоря, что у меня не хватило смелости задать этот вопрос от своего имени. Но дело не в этом. Я полагал, что эта мысль может иметь значение.

Ли, тот самый Ли, который работал с Янгом, ответил что-то очень сложное, и я, как обычно, не совсем понял, о чем он говорит. В конце заседания Блок спросил меня, что он сказал, и я ответил, что не знаю, но, насколько я понимаю, вопрос все еще остается открытым — такая возможность существует. Я не считал это вероятным, но полагал, что это вполне возможно.

Норман Рамзей спросил, как я считаю, сто́ит ли ему провести эксперимент, чтобы попытаться обнаружить, что закон четности может нарушаться, и я ответил: «Чтобы тебе было понятнее, скажу: я ставлю пятьдесят против одного, что ты ничего не найдешь».

Он сказал: «Для меня это не так уж плохо». Но эксперимента так и не провел.

Как бы то ни было, несохранение закона четности все же было обнаружено экспериментально; его открыла Ву, и благодаря этому открытию появилось множество новых возможностей для теории бета-распада. Кроме того, это открытие повлекло за собой множество новых экспериментов. В одних экспериментах ядра из спина вылетали влево; в других — вправо; в связи с четностью проводилось великое множество экспериментов и было сделано много всевозможных открытий. Однако результаты были столь беспорядочными, что никто не мог собрать их в единое целое.

В какой-то момент в Рочестере состоялась встреча — ежегодная Рочестерская конференция. Я опять-таки плелся в хвосте, а Ли делал доклад по несохранению закона четности. Они с Янгом пришли к выводу, что четность нарушается, и теперь он выдвигал свою теорию этого нарушения.

Во время конференции я жил у своей сестры в Сиракузах. Принеся доклад домой, я сказал ей: «Я не понимаю, о чем говорят Ли и Янг. Все это так сложно».

— Вовсе нет, — сказала она, — дело не в том, что ты не понимаешь эту теорию, а в том, что это не ты изобрел ее. Ты не смог придумать ее по-своему , когда узнал ключ. Представь, что ты снова стал студентом, возьми этот доклад в свою комнату, прочти каждую строчку, проверь все уравнения. Тогда тебе не составит труда понять его.