Виктор Смирнов - Гражданственность и гражданское общество

Особенным было уже то, что базовым, наиболее массовым уровнем земств были крестьянские общины, первичные структуры отечественного традиционного общества, а высшие уровни земской организации находились в руках дворян. Таким образом, земства как структуры местного самоуправления трудно определить как элемент, даже в зачаточном виде, гражданского общества по западному образцу.

Английский антрополог Эрнест Геллнер выдвинул в свое время возражение против отождествления любых форм первичной солидарности с гражданским обществом на основе их функциональной схожести [58]. Он полагал, что нельзя смешивать с гражданским обществом квазитра-диционные общины и ассоциации, построенные в том числе и по сословному признаку.

Не осознавая этого отличия от западного общества, но интуитивно подозревая его, идеологи земского движения так и не смогли прийти к окончательному выводу, что же такое земства. Или это общественная организация, или все же государственная. В объяснительной записке к проекту «Положения о земских учреждениях», направленной в 1863 г. в Государственный Совет, высказана мысль, что «земское управление есть только особый орган одной и той же государственной власти и от нее получает свои права и полномочия; земские учреждения, имея свое место в государственном организме, не могут существовать вне его» [151, с. 92]. Но одновременно, в том же самом документе, земские учреждения называются общественными, а то и частными, хозяйство их в правовом плане приравнивается к хозяйству частного лица, а компетенция ограничивается местными хозяйственными интересами, особыми «земскими» делами таким образом, что характеризует земство как институт негосударственный. Причина такого противоречия заключается, видимо, в попытке свести основания земской организации к привычным западным представлениям о гражданском обществе, а между тем земства конца XIX в. имеют общие черты с земствами XVI в. Это институт традиционного, сословного, солидарного общества. Идеи конкурентных отношений социальных групп, общества и власти не присущи ему, а потому и четкого размежевания между делом общественным и делом государственным просто не существует.

Нельзя отрицать, что некоторые деятели, стоявшие у истоков земского движения, например Н. А. Милютин, пытались придать земствам строго «гражданскую» окраску. «Земское управление как чисто местное, очевидно, не может и не должно нисколько касаться государственных дел, ни интересов государственной казны, ни суда, ни, наконец, полиции исполнительной, сего главного местного органа центральных учреждений. Вне этих отраслей собственно правительственной деятельности остается обширный круг местных интересов, большею частию мелочных, так сказать, обыденных и для Высшего Правительства не важных, но составляющих насущную потребность местного населения», — писал он. «Земства, — добавлял Милютин, — не могут и не должны иметь характера политического; их значение собственно административное» [165]. Но в реальности все сложилось не так. На земства были возложены различные задачи именно государственного значения и к началу XX в. земства предъявляют властям именно политические требования общегосударственного значения, правда, предъявляют верноподданнически.

Идеологом «государственнической» модели земств стал петербургский профессор Н. М. Коркунов. «Общественная теория, — писал он, — видит сущность самоуправления в предоставлении местному обществу самому ведать свои общественные интересы и в сохранении за правительственными органами заведывания одними только государственными делами. Общественная теория исходит, следовательно, из противоположения местного общества государству, общественных интересов — политическим, требуя, чтобы общество и государство — каждое ведало только свои собственные интересы. Государственная теория, напротив, в самоуправлении видит возложение на местное общество осуществления задач государственного управления, службу местного общества государственным интересам и целям. С этой точки зрения самоуправление предполагает не противоположение и обособление местного общества и государства, а призыв местного общества на службу государству. Согласно общественной теории, самоуправление есть самостоятельное осуществление местным обществом своих собственных, общественных интересов, согласно государственной теории — осуществление государственных интересов» [124, с. 165–166].

Это принципиальное отличие от западных моделей местного самоуправления ярко выразилось в идейной сфере. Так же как и вся «общественность», ее земская составляющая апеллирует к благу России в сакральном понимании и к служению народу. «Это были незабвенные шестидесятые годы, которые здесь, на окраине, переживались позднее, чем в центре России. Первые земские деятели — люди идеала, бескорыстного порыва к труду на общую пользу», — вспоминает земский врач В. Н. Дмитриев [151, с. 22]. Специфическое мышление образованных классов России обоснованно критикует Н. А. Бердяев. «Любовь к уравнительной справедливости, общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине» [24]. Но насколько справедлив этот упрек, учитывая, что в русской традиции истина всегда соединялась со справедливостью в слове «правда»?

Часто любят говорить о чрезмерно забюрократизированной советской власти, а также царской власти в России. Этот распространенный миф не имеет под собой оснований. И в царской России, и в СССР бюрократический аппарат был явно недостаточен для адекватного выполнения управленческих функций и численно (в процентном отношении) весьма уступал бюрократиям стран Запада [55].

Еще эпоха Московского царства со всей очевидностью продемонстрировала решительное противоречие между потребностями государства в управлении и ресурсами государства, выделяемыми на управленческие нужды. Управление посредством земельной аристократии приводило к ее усилению и ослаблению центральной власти. Кормления были не эффективны и потому именно настоятельными нуждами государства можно объяснить введение земского и губного самоуправления XVI в. Определенная самостоятельность, самоуправление на местах были жизненно необходимы быстро растущему русскому государству.

Надо помнить, что динамика освоения территории в процессе создания будущей империи была беспрецедентной. Так, в начальный период формирования Московского государства его территория выросла более чем в шесть раз, а со времени вступления Ивана Грозного на престол и до конца XVI в. Московское царство увеличилось вдвое. «К середине XVII в. российское государство было самым большим государством в мире, территория которого увеличивалась темпами, не имевшими себе равных в истории… Только в период между серединой XVI в. и концом XVII в. Москва приобретала в среднем по 35 тыс. кв. км (площадь современной Голландии) в год в течение 150 лет подряд. К началу XVII в. Московское государство равнялось по площади всей остальной Европе, а освоенная в первой половине XVII в. Сибирь по масштабу вдвое превышала площадь Европы» [184, с. 113–114]. Таким образом к середине XVIII в. территория России по сравнению с Московией начала правления Ивана III увеличилась более чем в 50 раз, составив шестую часть обитаемой суши.