Марсель Мосс - Социальные функции священного

Подобно роли фонологии для лингвистики, «Очерк о даре» ознаменовал начало новой эры в развитии социальных наук. Важность этого двойного события (к сожалению, оставшегося у Мосса лишь в черновом варианте) можно сравнить только со значением открытия комбинаторики для современной математической мысли. Одно из величайших несчастий современной этнологии состоит в том, что Мосс так никогда и не развил своего открытия и, таким образом, бессознательно подтолкнул Малиновского (не пороча его памяти, надо все же признать, что наблюдателем он был лучшим, чем теоретиком) к разработке соответствующей системы на основании тех же фактов и выводов, к которым оба ученых пришли независимо друг от друга.

Сложно сказать, как развил бы свою доктрину Мосс, если бы он согласился сделать это. Одна из его наиболее поздних работ, «Понятие личности», также опубликованная в этом томе, интересна прежде всего не своей аргументацией, которая может показаться беглой и местами даже небрежной, а тенденцией, разворачивающей в диахроническом порядке технику перестановок, задуманную в «Очерке о даре» скорее в применении к синхронным феноменам. Как бы там ни было, Мосс, скорее всего, столкнулся бы с определенными трудностями при разработке своей системы, и скоро мы увидим, почему. Но уж наверное он не стал бы придавать ту абстрактную форму, которую она получила у Малиновского: понятие функции, трактуемое Моссом по аналогии с функцией в алгебре (то есть подразумевающее, что значения в социальной системе познаваемы как функции друг друга), у Малиновского получило смысл наивного эмпиризма и стало означать лишь практические услуги, оказываемые обществу его обычаями и установлениями. Там, где Мосс предусматривал постоянное отношение между феноменами, дающее их объяснение, Малиновский спрашивал, для чего они предназначены, чтобы найти им оправдание. Такая постановка проблемы сводит на нет весь предшествующий прогресс, поскольку вновь вводит аппарат бессмысленных в научном плане постулатов.

Тогда как постановка проблемы в том виде, как мы находим ее у Мосса оказывается единственным обоснованным подходом, что подтверждается всем ходом развития социальных наук, в последнее время позволяющим надеяться на их все большую математизацию. В некоторых важных областях, например в том, что касается отношений родства, аналогия с языком, столь уверенно проведенная Моссом, позволила открыть точные правила, по которым в любом обществе формируются циклы взаимности. Отныне мы знаем законы их механики и можем использовать дедуктивный метод умозаключения в области, подчиненной, казалось бы, полнейшему произволу. С другой стороны, все теснее и теснее соприкасаясь с лингвистикой ради создания обширной науки о коммуникации, социальная антропология может воспользоваться широчайшими перспективами, открывающимися перед самой лингвистикой благодаря применению’ математической мысли при изучении феноменов коммуникации [1166]. Сегодня мы знаем, что множество этнологических и социологических проблем, как в плане морфологии, так даже и в плане искусства или религии, ждут лишь доброй воли математиков, которые в сотрудничестве с этнологами, смогут обеспечить значительные достижения, если не решение, или уж, по крайней мере, помочь нам продвинуться к предварительной унификации, которая является необходимым условием решения.

III

Итак, не в качестве критики, но скорее по соображениям долга (нельзя позволить затеряться или подвергнуться извращению наиболее плодотворной части учения Мосса) мы подошли к причине, по которой Мосс остановился на пороге огромных возможностей, подобно Моисею, что вел свой народ к земле обетованной, но так и не увидел ее великолепия. Где-то должен быть решительный переход, так и не сделанный Моссом, но объясняющий, почему «Новый органон» социальных наук XX века, создания которого можно было ожидать от Мосса, так и остался в форме фрагментов, хотя Мосс явно держал все его нити у себя в руках.

Нас наведет на след его затруднений любопытный поворот аргументации в «Очерке о даре». Похоже, что Мосс здесь поддается, и не без оснований, уверенности логического порядка: обмен оказывается общим знаменателем множества по видимости разнородных видов социальной деятельности. Но Моссу не удается увидеть обмен в явном виде среди анализируемых фактов. Эмпирическое наблюдение дает не обмен, а лишь, как говорит сам Мосс, «три обязанности: отдать, получить, возвратить». Итак, теория требует наличия структуры, а опыт предоставляет лишь разрозненные части или, скорее, элементы этой струкуры. Если обмен необходим, но его нет среди данных, значит, надо сконструировать его. Как? Прилагая к изолированным телам — единственное, что имеется в наличии — источник энергии, осуществляющей их синтез. «Можно доказать, что в обмениваемых вещах <...> присутствует некое качество, заставляющее дары циркулировать, дариться и возвращаться». Вот тут и начинаются затруднения. Неужели это качество существует объективно, как физическое свойство обмениваемых предметов? Очевидно, нет. Впрочем, это и невозможно, ибо дарят не только физические вещи, но и достоинства, обязанности, привилегии, социальная роль которых та же, что и у материальных благ. Значит, качество должно мыслиться субъективным, но в этом случае приходится выбирать: либо это качество и есть акт обмена, как его представляет себе мышление туземцев, но в этом случае мы попадаем в замкнутый круг; либо оно обладает другой природой, и акт обмена по отношению к нему оказывается вторичен.

Избежать этой дилеммы можно только одним способом: заметить, что обмен, а не отдельные операции, на которые раскладывает обмен социальная жизнь, конституирует примитивный феномен. Здесь более чем где-либо применимо правило, сформулированное самим Моссом в «Очерке о магии»: «Единство целого более реально, чем любая из составляющих его частей». Напротив, в «Очерке о даре» Мосс изо всех сил пытается реконструировать целое из частей, а поскольку это, очевидно, невозможно, ему приходится добавлять к общей смеси некоторое дополнительное количество фактов, дающее исследователю иллюзию решения задачи. Эти факты — явление хау.

Не сталкиваемся ли мы здесь с одним из случаев (не таким уж и редким), когда этнолог поддается мистификации со стороны туземца? Конечно, не со стороны туземца вообще (туземца вообще не существует), но со стороны определенной группы туземцев, уже изученной специалистами, которые ставили себе вопросы относительно этой группы туземцев и пытались на эти вопросы ответить. В данной ситуации Мосс, вместо того чтобы последовательно применять свои принципы, отвергает их в пользу одной новозеландской теории, обладающей огромной ценностью как этно