Марсель Мосс - Социальные функции священного

На третьем этапе исследования мы продемонстрируем эволюцию молитвы, в ходе которой молитва становилась все более и более индивидуальной. Наиболее удачные примеры нам дают семитские религии Сирии и Палестины, а также христианская религия в первые века своего существования. Если сначала в большей части святилищ молитва была, так сказать, запрещена для рядовых верующих, мирян, то позднее она стала даже формально обязательной для них [612]. Молитва, произносимая священником в собрании [613], либо от имени народа, либо от имени человека, приносящего жертву, строго литургическая и традиционная, во многих случаях постепенно вытеснялась молитвой, форма которой свободно избиралась самим верующим в зависимости от его чувств и обстоятельств. Любопытно наблюдать, как древняя коллективная механически повторяющаяся молитва, неизменная по содержанию и предназначенная для исполнения речитативом, благодаря приданным ей поэтическим качествам сводится уже лишь к одному из средств выражения души индивида.

Однако молитве было присуще не только восходящее движение. Есть у нее и свои регрессы, что следует иметь в виду, если мы хотим проследить историю. Довольно часто молитвы становятся объектом бездумного повторения, лишенного какой бы то ни было индивидуальности [614]. Они опускаются до уровня операционального ритуала и сводятся к движениям губ, ничем не отличающимся от движений производимых другими частями тела. Яркий пример такого движения вспять — постоянно повторяемые молитвы, молитвы на незнакомом языке, формулы, потерявшие всякий смысл [615]из-за того, что слова, входящие в них, затерты до неузнаваемости. Более того, в некоторых случаях самые возвышенные молитвы деградируют, превращаясь в обычный материальный объект — четки, молельное дерево, молитвенная мельница, амулет, филактеры, мезузоты (mezuzoth), медальоны с формулами, скапуляры, формулы ex-voto (по обету) [616]суть настоящие материализованные молитвы. В религиях, догматы которых отрешены от фетишизма, фетишем становится молитва.

Из этих четырех частей только первая часть является предметом нашего сочинения. Чтобы понять весь ход эволюции, прежде всего надо узнать элементарные формы. Мы будем действовать по порядку, исходя из природы фактов, подобно биологу, переходящему от изучения одноклеточных организмов к многоклеточным, обладающим половыми признаками и т. д. Действительно, мы довольно давно убедились в том, что в социологии исследование примитивных форм куда интереснее и даже нужнее для понимания современных явлений, нежели изучение форм, непосредственно им предшествовавших. Истоки знакомых нам явлений находятся вовсе не в ближайших к нам по времени явлениях. Так, системы молитв Греции и Рима, почти неизвестные нам [617]и бывшие до времен так называемого синкретизма довольно бедными, оказали очень слабое влияние на систему христианских церквей. Так что действовать каким-либо другим способом, нежели предложенный выше, практически невозможно. Факты, которые сами представляют еще ступень варварства, например, ведический ритуал, настолько богаты и сложны, что даже с помощью таких дотошных теологов, как брахманы, нам не удастся разобраться в них, если мы не будем располагать какими-то опорными гипотезами, которые может дать только анализ элементарных форм.

Бедность научной литературы по столь важной проблеме примечательна. Ученые — антропологи и филологи — основавшие науку о религии, так сказать, даже не задавались этим вопросом [618]. Дело в том, что по различным причинам он оказывался вне их поля исследований. Авторы, принадлежавшие к филологической школе, от Куна [619]и Макса Мюллера [620]до В. Генри и Юзенера, требовали от филологии не больше, чем она могла дать им. Они анализировали имена богов и, либо посредством исследований этих имен, либо независимо от них, мифы, описывающие этих богов. Их интересовал скорее смысл слов, произносимых верующим, чем производимое ими действие. Из области верований они так и не вышли [621]. Молитва как ритуал ускользнула от них. Что же касается антропологов, то они в первую очередь искали общие черты религиозной жизни всего человечества. Высшие цивилизации они изучили лишь для того, чтобы в них найти следы наиболее примитивных цивилизаций [622]. Отсюда то значение, которое придается изучению пережитков в мышлении примитивных народов. Что же удивительного в том, что они не занимались молитвой? Она далеко не пережиток и, по мнению некоторых антропологов, представляет собой продукт поздних этапов развития религии [623].

У историков столь полного отсутствия интереса к молитве не наблюдается. Либо в учебниках и словарях по истории религий, либо в монографиях (впрочем, довольно редких) мы находим превосходные сообщения о различных системах ритуалов [624]. Но историк стремится прежде всего к описанию. Ни принципы, ни законы его не интересуют. Он показывает, из каких элементов состоит система молитв в той или иной религии, не изучая ни отдельные виды молитв, ни молитву в целом. Связи, устанавливаемые им между различными фактами, носят, главным образом, если не исключительно, хронологический характер.

Он определяет не столько причины явления, сколько предшествующие ему формы. Разумеется, хронологические отношения могут указывать на каузальные связи. Иногда, впрочем, когда историк сталкивается с недатированными явлениями, порядок следования он устанавливает гипотетически, исходя из гипотетического объяснения. Именно это произошло с ведической и семитской системами ритуалов [625]. Таким образом, иногда материалы наших исследований оказываются с исторической точки зрения малоизученными. В наличии лишь фрагментарные, спорадические, случайные высказывания. Мы воспользуемся этими объяснениями. О них следует помнить, но все же они не составляют еще теории.

Кроме того, следовало бы добавить, что историки просто не уделяют молитве должного внимания. Этнографы почти не упоминают о ней [626]. Историки восточных религий лучше чувствуют важность молитвы, но объем их работ несоизмерим с местом, занимаемым молитвой в изучаемых ими религиях. Веды, мы имеем в виду самхиты, сборники гимнов и формул — не что иное, как огромный молитвенник. Однако помимо заметок Бергеня [627], возможно, мы и не найдем общих исследований ведической молитвы. Веды небезосновательно рассматриваются как сборник текстов, историю которых надо установить прежде всего [628]. Но, когда дело доходит до содержащихся в них фактов, Веды рассматриваются то как собрание мифов, то (в настоящее время) как каталог всевозможных ритуалов, а среди этих ритуалов выделяют, как правило, те, что относятся к магии, жертвоприношению, а не к молитве. Лишь в последнее время начали обращать внимание на то, что брахманы, то есть комментарии брахманов к Веде, говорят о молитве [629], и обращать внимание на любопытную фигуру бога молитвы Брахманаспати, который играет, начиная с ведических времен, столь важную роль и которому суждены столь высокие превращения по ходу истории Индии [630]. В отношении других документов индийской литургии исследование только начинается. То же можно сказать о буддизме, китайских религиях, гатах Авесты, которыми пользуются только ради датировки — да еще с какими различиями! — самой Авесты. Что же до религий классической античности, то историческая литература о молитве и вовсе скудна, вероятно, поскольку источников почти нет. Только семитские религии и христианство составляют в некотором роде исключение. Потребности в экзегетике, вопросы ритуальной практики и теологии породили работы по истории древнееврейской, иудейской и христианской литургии, которые при всей своей важности остаются фрагментарными [631]. Трудно установить причину такого безразличия тем более что материалов предостаточно. Так, несмотря на то, сколько E'ôx0^; содержит литература и греческие надписи, история этого слова точно прояснена только в том, что касается характера отношения философов к молитве [632]. Лишь в последнее время был уточнен вопрос об ассиро-вавилонских молитвах [633]и заклинаниях [634] [635], а ведь литургические таблички составляют чуть ли не четверть