Юрий Пахомов - Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Таким образом, в силу известных обстоятельств, среди которых в первую очередь следует назвать падение Византии, монгольские завоевания и польско–литовскую экспансию на восток, судьбы населения южных и западных земель Руси, с одной стороны, северных и восточных, с другой — заметно разошлись. Не утрачивая черт цивилизационного единства, они образовали отдельные субцивилизации, которые условно можно было бы назвать Западно–Православно–Восточнославянской (украинско–белорусской), во многом тяготеющей к культурно–цивилизационной общности Центральной Европы и Карпатско–Балканского региона, и Восточно–Православно–Восточнославянской (московско–российской).

Первая, украинско–белорусская, при повседневном взаимодействии с периферийными, польско–литовскими, формами Западного мира, выработала оптимальный для своего времени духовно–культурный синтез собственных традиций с западной, преимущественно барокковой культурой католическо–центральноевропейского образца. Ведущая роль в этом принадлежала Киеву с его знаменитой Академией. Художественно это нашло выражение в архитектуре, изобразительном искусстве и литературе украинского барокко, интеллектуально — в украинской религиозно–философской традиции XVII–XVIII вв. Но попытка конституировать себя в форме казацкого государства, при всех достижениях на этом пути в годы гетманства Б. Хмельницкого, в целом потерпела неудачу. В противоположность этому московско–российская субцивилизация, остававшаяся в течение нескольких столетий внутренне чуждой Западу и не склонной воспринимать его культурные достижения (кроме военно–технических), создала мощное государство, простиравшееся с середины XVII в. от Днепра до Тихого океана.

Российский XVI в. прошел под знаком энергичного подъема и стремительного, начавшегося с Ливонской войны и Опричнины, банкротства Московского царства, завершившегося в первом десятилетии следующего столетия катастрофой Смутного времени. Самоуверенно–экспансионистский стиль поведения на международной арене Ивана Грозного, ввязавшегося в войну с чуть ли не всей Северной и Центральной Европой (при незавершенности борьбы с Крымским ханством и его сюзереном — Османской империей), сменился осторожностью времен Михаила и начала правления Алексея Романовых. При всей непоследовательности их политики общей тенденцией стало стремление к интегрированию в состав Московского царства Украины и Беларуси, удавшееся тогда лишь частично.

Однако не менее существенным был и процесс утверждения культурной доминанты образованных киевлян, преимущественно имевших духовные звания, в Москве в течение второй половины XVII в. Западные веяния проникали в Москву не столько через Немецкую слободу или, тем более, Архангельский порт, сколько через Украину и Беларусь в уже православно–адаптированной форме. Так закладывались основы обновленного, пронизанного западным влиянием, синтеза традиций и наработок двух основных компонентов Православно–Восточнославянской цивилизации — западного, украинско–белорусского, и восточного, московско–российского.

К концу XVII в., тем более в течение первой трети XVIII в., на цивилизационном уровне украинско–московский культурно–политический синтез в общих чертах был достигнут. И если Москва, а затем Петербург утверждались в роли «Третьего Рима», то Киеву, «матери городов русских», отводилось почетное место «Второго Иерусалима», а то и «Вторых Афин». Аккумулированный в Киеве культурно–церковный потенциал был направлен на построение Петровской империи — не случайно рядом с царем–реформатором мы видим масштабную фигуру идеолога и проектировщика его преобразований Ф. Прокоповича.

Конечно, построение и возвышение Российской империи осуществлялось за счет и в ущерб интересов Украины и в этом смысле принятое после долгих колебаний решение И. Мазепы выступить в Северной войне на стороне Карла XII нельзя сводить к плоскости сугубо личных мотиваций. Однако не следует забывать, что при Петре I и Екатерине II, действовавших уже в соответствии с принципами западного абсолютизма, вопреки не только украинским казачьим, но и московским государственным и церковным традициям, попрание национальных и региональных прав и свобод осуществлялось на всем пространстве империи. По отношению к Украине оно, в принципе, было не более жестоким, чем относительно традиционных норм и привычного уклада жизни самой России (квинтэссенцией чего было яростно преследуемое старообрядчество).

Украинский народ, по словам Л. Н. Гумилева, «в XVIII в. завоевавший ведущее место в Российской империи» 701 701 Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. — М., 1993. — С. 683, 684. , был полноправным участником всех сфер жизни этой державы с первых до последних дней ее существования. Его угнетенные классы подвергались эксплуатации не в большей степени, чем русского или любого другого, входящего в ее состав народа, тогда как представители высших слоев (Скоропадские, Кочубеи, Галаганы, Ханенки и пр.) были полностью включены в состав господствующего сословия империи. Все лично свободные люди украинского (как и русского или белорусского) происхождения через получение образования и государственную службу, творческие достижения, предпринимательскую активность и пр. продвигались по социальной лестнице на равных правах. Играла роль не национальность, а вероисповедание, да и ограничения, в сущности, распространялись лишь на адептов иудаизма.

Сказанное позволяет рассматривать созданную Петром I (при активнейшем участии образованных украинцев вроде С. Яворского или Ф. Прокоповича) империю как явление не столько национального (таким были Московское царство и казачья Украина — Гетманщина), сколько цивилизационного порядка. Господство в ее общественно–культурной жизни русского языка, каким он выступал и в советское время, свидетельствует лишь о том, что в силу вполне понятных исторических обстоятельств он стал общеупотребимым языком общения на имперско–цивилизационном уровне.

При этом не следует забывать, что речь идет о новом, литературном русском языке, разрабатывавшемся в петровские времена образованными украинскими книгочеями на основании старой украинской грамматики М. Смотрицкого с широким внедрением церковнославянской и староукраинской лексики. В своем законченном выражении он отличался от живых русских диалектов, распространенных в пределах бывшего Московского царства, не менее, чем от украинских (особенно среднеднепровско–левобережных) диалектов того времени.

В этом отношении русский литературный (обший для всех образованных восточных славян) язык XVIII в. подобен созданному тысячелетием ранее Кириллом и Мефодием церковнославянскому языку, который также не соответствовал ни одному из существовавших в то время наречий, но, вобрав лексику многих из них, был понятным во всем славянском мире. Подобным образом, на основе различных диалектов Аравии, возник литературно–канонический арабский язык домусульманских поэтов (Имруулькайса и пр.) и Корана.