Режи Дебре - Введение в медиологию

В одном случае эффект-скипетр, власть слов, на самом деле будет воздействием института (попробуйте сначала организовать выборы президента или мэра, а потом посмотрим). В другом случае эффект-плацебо есть всего лишь эффект верования (сначала проникнитесь убеждением, потом верой — и вы исцелитесь). В последнем случае — эффект знания (уверуйте в статистику и следуйте руководству). Список не является исчерпывающим (а классификации Остина, очевидно, не тоньше). При поисках в языке принципа эффективности языка (к чему может привести чрезмерная сосредоточенность на «самоподтверждающихся» высказываниях («поздравляю вас»), на «юссивах» («я вам приказываю») и «прогибитивах» («запрещаю вам»)), кроме того, что иллокутивная сила, в конечном счете, подправит, хотя и ученым способом, стародавнюю «магию слов»?

Вернемся к истории обществ. Признанный факт, согласно которому с большим или меньшим сроком действия новая репрезентация мира может изменить состояние мира, а не только представление, каковое мы о нем имеем: вот конечный предмет медиологического вопрошания, и его первый raison d’être. Почему Иисус «овладел массами» urbi et orbi , став тем самым материальной силой, а не Митра или Мани, чьи культы конкурировали с христианством и даже господствовали над ним в I—II вв.? Или же почему политическую и социальную борьбу в XX в. организовал Карл Маркс, а не Огюст Конт или Прудон? И ближе к нам: какой путь потребовалось пройти от первого конгресса сионистов (Базель, 1897 г.) до создания Израиля (Палестина, 1948 г.)? Как мы перейдем от венского драматурга и литературного критика Теодора Герцля к еврейскому государству Бен-Гуриона, или от интеллектуального замысла к очагу формирования нации? Преобразование теории в практику, переход от рубрики «идеи» к главе «большая политика», таинственная «алхимия», которая может выражаться в кибернетических терминах black box [186] Черного ящика ( англ .). — Прим. пер. . На входе в этот ящик: рассуждения, брошюры, слова; на выходе: церкви, армии, государства. Демонтировать этот черный ящик означает проанализировать факт передачи, т. е. процедуры преобразования одного состояния в другое. От мимолетного, расплывчатого и точечного состояния (слова, ретроспективно приписанные евангелистами Иисусу из Назарета в конце I в.) к состоянию осязаемому, демографическому и культурному, к сообществу, насчитывающему на планете миллиард христиан.

Доктрины не очень-то готовы открыть свои «черные ящики», поскольку, как правило, они отвергают собственные опосредования. Средство распространения всегда отвергается распространителем, который уже не осознаёт его. Поэтому у христиан не следует спрашивать об истории христианства, а у марксистов — об истории марксизма. Наилучшей передачей является отсутствие оной; хороша та дорога, которая не чувствуется под шинами. Одно из свойств всякой доктрины — проецировать себя в тавтологических терминах, мыслить свою судьбу как неизбежное свершение содержания, виртуально заданного в самом начале. «Становление-доктрины-силой» — на взгляд ее сторонников — всего лишь осуществление, реализация чего-то уже наличествовавшего, выявление ядра смысла, который присутствовал с самого начала. В конечном итоге, сама форма доктрины, идеологии или религии — форма окончательная, достигнутая посредством отпирательства от медиаций. По существу, сами идеологии воспринимают себя как епифании, вмешательства Бога или Истины в Историю. Вот почему совокупность средств, которые задействуются, чтобы сделать мысль эффективной, как правило, ускользает от мыслителей «высокого полета». В Евангелии мы не находим таких иерархических слов, как «иерархия», «церковь», «епископ», «кардинал» или «Священная Коллегия». Аналогично этому, в «Манифесте коммунистической партии» мы не встречаем упоминаний ни о руководящем органе, ни о политике, ни о партийности, ни даже о государстве. Работа символов дает результаты без причины и теории, и рассмотрение этих результатов задним числом обязывает нас собирать отбросы философских систем, обрывки, невостребованный товар критического рационализма и гуманитарных наук. Диффузия, обнародование, распространение: деликатность «интендантских проблем» оставлена где-то в самом низу «ястребами» понятий, выброшена бесправным рабам истории техники или ментальностей; или все это передается смутной психологии толп — в промежутке между Ле Боном и Юнгом, — которая говорит о гипнозе, заражении, влиянии, внушаемости — но не об акустике, диапазоне, микрофоне, волнах, голосовых связках. Вульгаризация и вульгата остаются вульгарными словами: в Доме Отца не говорят о медиа. Какой марксист задавался вопросом, как рука Маркса (писавшая в комнате чернилами по бумаге) смогла произвести на выходе марксистских мыслителей и руки, сжимающие красное знамя? А теологи усматривают в распространении веры очередную тайну , доказывающую обоснованность Откровения. Средства оформления веры in писе [187] В зародыше ( лат .). — Прим. пер. содержатся в ее первоначальном духе. Успех той или иной доктрины вызывает вопрос только у приверженцев конкурирующей доктрины (у тех, кто не верит глазам своим: как такая «нелепость», а не «подлинная», не их доктрина, сумела покорить умы и сердца). За это стародавнее презрение к трудам и дням внедрения приходится дорого платить. И притом — тем, что белая магия превращается в черную, когда теории нечто вменяется в вину, так что с неким содержанием изначального смысла соотносится «получившееся» из него зло, при опущении всякого опосредования (Просвещение — это тоталитаризм; Маркс — это ГУЛАГ; ницшеанский сверхчеловек — это эсэсовцы; подобные сентенции придают черную окраску бодрой и очаровательной песенке Гавроша: «Je suis tombé par terre / c’est la faute à Voltaire, le nez dans le ruisseau / c’est la faute à Rousseau» [188] «Не удалась моя карьера, И это по вине Вольтера, Судьбы сломалось колесо, И в этом виноват Руссо» (Гюго В., Отверженные , пер. с франц. К. Люкса, М., 2008, с. 636). — Прим. пер. ).

Как бы там ни было, это явление очень хорошо описано у Маркса: «Когда идея овладевает массами, она становится материальной силой». Проблема же состоит в том, что мы можем вскрыть подноготную этого становления-силой, лишь повернувшись спиной к марксистскому понятию идеологии, которое не позволяет объяснить взаимодействие между идеями и событиями. Этот термин, придуманный французом Дестю де Траси в 1796 г., для обозначения «науки о происхождении идей», с большим легкомыслием был позаимствован молодым Марксом для обозначения всего производства символов в обществе. Делая это, Маркс, который зарезервировал свой материализм за производством материальных благ, продолжал соблюдать великое разделение субъект/объект, воспроизводство/производство. Материальное наличествует там, где мы имеем дело с такими серьезными вещами, как мануфактура и инфраструктура. А вот в сфере дискурсов, форм и идей, в надстройке, машины и материалы затушевываются. Марксизм принял за чистую монету идеалистическое определение мысли как субъективной обусловленности, располагающейся в мозгу индивидов, не поняв, что «идеологический» корпус есть дух некоего тела, коллективный организм, который он воспроизводит и который производит его как некую оснастку для передачи. Марксизм не понял и того, что процесс мысли обладает объективной материальностью организационного процесса. Маркс не принял во внимание, что средства организации движения мысли зиждутся на господстве печатного слова и алфавита и предполагают таковое господство (народный университет, образовательная брошюра, библиотека партийной ячейки, обсуждение заявленных тезисов и программ на съезде, Неделя марксистской книги, журнал как «коллективный организатор» революционного класса и т. д.). Впоследствии марксисту Грамши пришлось открывать соратникам глаза на лакуны теории-матери. Его спросили, как надо переходить от доктринального элемента к повседневности, как (элитарное) знание может стать (народной) верой. Грамши принял всерьез доксу (мнение), столь презираемую рыцарями эпистемы (науки) — ту доксу , которая придает обществу или партии связность и жизненную силу. Он теоретизировал по поводу (интеллектуальной и культурной) гегемонии одного класса над другим. К несчастью, гегемония стала «словом для открывания чемоданов», универсальной отмычкой, когда предполагаемое следствие затемняет конкретно рассматриваемые причины. И как марксисты альтюссерианского толка ни тянули обузу под названием идеология (взаимодействие идей при безмолвии носителей) по направлению к полю государства, как они его ни прицепляли к («идеологическим государственным») аппаратам , как они его ни наделяли «относительной эффективностью», это понятие все-таки остается искаженным из-за начальной оптики сущностной бессмыслицы (попав в западню), из-за двоякой фантомности вещей, из-за ложного сознания: таково злоупотребление зеркальным отрешением в глубине мозга, такова камера-обскура экономических факторов. «Идеология» — одно из наших наиболее упорных «эпистемологических препятствий» — ширма, которая не позволяет понять, почему, например, религия не является опиумом народа, или является не только опиумом, но и витамином для слабых (опиоманы не взрывают себя вместе с бомбами и не жертвуют собой в священных войнах). Теория отражения — идеология как опрокинутый и инертный образ реального в зеркале мозга — не дает понять, что религия (явленная в Откровении или секулярная) является не фантасмагорией в умах, но, прежде всего, динамикой территориальной и ментальной организации сообщества (если бы этого не было, религия не выжила бы). Медиолог стремится «деидеологизировать» идеологии, чтобы понять их воздействие, т. е. перейти от истории идеи к истории их передачи и носителей.