Уильям Уорнер - Живые и мёртвые

Проблемы, связанные с невозможностью устранения огромной пропасти между сакральным и профанным, находят свое разрешение, и вместе с тем причастник сохраняет силу чувств, неудержимо проистекающих из видового поведения, черпая в то же время жизнеутверждающее мужество из возрастающей — благодаря вмешательству всемогущих сил Божественного и сверхъестественного — надежды на бессмертие.

В древних языческих религиях Средиземноморья мать Осириса, Исида, была также и его горячо любимой женой. Такое же инцестуозное взаимоотношение существует во многих великих религиях, где члены сакральной семьи, которые в мирских условиях соблюдали бы запреты инцеста, воспринимаются как идеальные сексуальные партнеры. Христианство модифицировало эту ситуацию. Хотя Христос — Сын Марии и Бога, он не воспринимается как супруг Марии. Идея Христа как второго лица в Троице и Сына Бога-Отца, чей Святой Дух оплодотворил Марию, разделяет Бога на три отдельные роли и тем самым спасает христианство от поклонения инцестуозному божеству. Бог — это не Сын, находящийся в сексуальных отношениях с Матерью, и не Отец, находящийся в непосредственных интимных отношениях с Марией, Матерью. Ее сексуальным партнером и мужским началом, ответственным за сакральное зачатие Христа, становится его другое духовное «я», а именно Святой Дух, являющийся символом его репродуктивной силы и его опосредованной связи с человеком.

Несмотря на это разделение Божества, прослеживается очень тесная параллель между понятием Девы Марии как матери Христа и понятием Церкви как невесты Христовой. Многочисленные одинаковые фрагменты Библии, посвященные той и другой, указывают на этот кровосмесительный конфликт. «Христос именуется женихом Церкви, — пишет в книге «Лик Небесной Матери» Миндшенти. — Именно поэтому она наша мать. Сердце ее полнится Святым духом. Она вынашивает нас в чреве своем. Радостно рождает она нас с братьями нашими в новую жизнь. Мы — дети величественной матери. Рождаясь заново в крещении, мы можем принять путь к новой жизни» [229] Mindszenty [97], р. 131. .

Для христиан вообще и для католиков в особенности Дева-Мать является символом высшей и недостижимой, но в то же время всегда доступной женщины. Как Дева она является запретным, но в высшей степени желанным образом сексуальной чистоты, однако как символ Матери всегда находится по ту сторону всякой мысли о сексуальном контакте. Между тем, в самом центре инцестуозных чувств и представлений она являет собою женщину, которая обязательно обладает если уж не сексуальным, то во всяком случае репродуктивным опытом.

«Невыразимые красоты, — пишет Миндшенти, — соединились в Марии: очарование девственности и достоинство материнства. Мария, следовательно, царица природы, дивный цветок нового божественного порядка. Очарование девственности не исчезает, не тает ослепительный нетронутый снег далеких девственных вершин, но она становится матерью. Бог рождается в мир, дева остается пребывать в блаженстве, и ни один человек не причастен к этому. Она становится матерью и остается запертым садом. Она приносит в мир дитя не через желание плоти, но через кротость души... Она стоит одиноко в несказанном достоинстве. Очаровательная девственность и возвышенное материнское плодородие!» [230] The Roman Missal, р. 847-849.

Мария представляет две высшие моральные добродетели, которыми может обладать женщина, и эти добродетели символизируют основные противоречия, подспудно заложенные в ценностях и символах женственности нашей культуры. Для мужчин и юношей она царица чистоты, вечная идея подлинного рыцарства. Ибо при профанном прикосновении к ней в тех, кто нечаянно оказался к этому причастен, возникает глубокое чувство вины, или, лучше сказать, еще более сильное чувство вины возникает в тех, кто ощущает вину в своих основных чувствах по отношению к членам своей семьи. Святая мать совершенна для своих земных сыновей. Она зачинает и рождает дитя без сексуального опыта со своим половым партнером. Ее муж не является для ее сыновей внушающим страх сексуальным соперником.

«Всецело от Бога, — говорит Миндшенти, — осуществление этого благословенного чуда: матери и девы в одном лице. Девы до, во время и после рождения ребенка! Девы телом, девы душой, девы на все времена... Согласно Ипполиту Римскому: «Непорочная непорочным образом открыла лоно девственное». После материнства осталась она нетронутой душой и телом, словно никогда не была матерью» [231] Ibid ., р. 34. .

Мария, кроме того, всегда уступчива, мягка и исполнена любви. Она всегда признает и принимает превосходящую ее мужскую духовность и власть. Она беспрекословно подчиняется мужчине-Богу.

Хотя в качестве Царицы Небесной, супруги Бога и матери Христа она принимает поклонение тех, кто ее любит и кто в нее верит, она не получает того почитания, какое даруется Сыну, который тоже был во плоти. Возможно, не лишено здесь значимости то, что он был мужчиной во плоти.

Как добропорядочная женщина, Мария покорна и уступчива перед мужским превосходством и в качестве жены Иосифа, и в качестве супруги Бога, и в качестве матери Сына Божьего, и в качестве зависимой и осиротевшей матери мертвого Иисуса, оставшейся на попечении Иоанна Богослова, любимого ученика. Но как скорбящая мать, стоящая перед крестом и испытывающая высочайшие муки, видя, как страдает и умирает во искупление грехов человеческих ее сын, она становится высшим притягательным образом матери всех людей. Как ее сыновья, они могут выражать свою любовь и вину, которые они чувствуют в присутствии всех матерей, беззаветно отдающих им свою любовь [232] Ibid., р. 32-33. .

Девственной матери дан муж, Иосиф, являющийся ее защитником и моральным представителем в более широком мире; Бог-Отец, действуя через своего агента, Святого Духа, оплодотворяет ее. Возникает вопрос относительно того, что именно, символически заключенное здесь, обусловило необходимость разделения мужчины — главы семьи — на два лица: Иосифа и Бога. Объяснение, немедленно приходящее на ум, является важным, но не достаточным. Иосиф, человек, выступающий прежде всего в роли мужа, и Бог, выступающий в роли отца и родителя — одно лицо, разделенное на два, — удобным образом выражают это разделение в их личностях. Но почему необходимо это разделение? Не потому, что Бог был слишком сакрален и духовен, чтобы ему было позволительно принять символическую человеческую форму; ибо Христос, единый с ним в христианской Троице, стал человеком и на себе испытал ту глубину падения, которую все люди боятся, но никогда не понимают. Необходимо добавить, что могущественные боги других религий принимали человеческие репродуктивные роли и сохраняли при этом свой сакральный авторитет. Можно было бы сказать, что требуемый символ отца обычно более замкнут, отграничен от его детей и ощущается как более неприступный для человека и, следовательно, менее способный к принятию человеческой символической формы. Не может быть почти никаких сомнений в том, что эти ценности, связанные с фигурой отца, функционируют и оберегают его от слишком близкого контакта с боязливым и всегда недоверчивым человеком, однако были и другие общества, обладающие такими семейными системами, в которых перед отцом испытывали страх, но в то же время существовал культ отцовских божеств, бывших олицетворенными в человеческой форме родителями.