Уильям Уорнер - Живые и мёртвые

Все массовые искусства поддаются переводу в стилистику эстета. Устные обрядовые действа в эмоциональных религиях толпы со временем могут выработать стиль, в котором найдут большее применение мышление и профессиональная компетенция. Когда в религии происходит такое изменение, это обычно означает, что лидер, а позднее и конгрегация заняли более высокое классовое положение, что представления о Боге, выражаемые лидером и ощущаемые конгрегацией, изменились и приобрели новый набор значений; как следствие, многие члены низшего класса, желая получить такие символы, в которых они нуждаются, вновь должны искать себе другую церковь.

Когда в символическую систему входит, так сказать, «риторика», профессионалы обычно выступают либо в роли творцов, дающих мыслительное содержание эвокативным знакам, отношениям между ними и их значениям, либо в роли критиков народных и прочих безыскусных произведений, привносящих в них риторику, которая в них самих могла как присутствовать, так и не присутствовать [20 b ]. По существу, такой процесс обычно свидетельствует о том, что художественные формы масс переводятся в формы «изящных» искусств, приемлемые для высших классов, для тех, кто стремится попасть в эти слои, и для тех немногих, кто, занимая низшее положение, научился их ценить [20 a ].

Массовые искусства, доставляющие удовольствие массам и привлекающие их внимание, есть те объединяющие точки, где люди сходятся в общем понимании значений и вновь воскрешают в чувствах глубокие воспоминания о прошлых переживаниях. Здесь самые разные взрослые люди могут найти, заново пережить и еще раз ощутить то главное, чем они являются, и эмоциональное ядро своей культуры. Изящные искусства позволяют многим членам высших классов в целом и немногим избранным из числа простых людей избавиться от значений общего мира и перейти в мир отчужденный и защищенный, где они наслаждаются тем, что переживают, и в то же самое время вознаграждаются чувством исключительности и превосходства.

Творцы символических систем всех типов, таким образом, первыми определяют значения тех значимых форм, которые они произвели. Интерпретаторы, принадлежащие к аудитории, в разной степени принимают или отвергают эти значения. Знаки, объекты и их среды, к которым отсылают «продюсеры», могут совпадать или не совпадать с теми, которые присутствуют в мысли интерпретаторов. Обычно в непосредственном контексте интерпретации аудитория и продюсер не идентичны друг другу (хотя в сновидениях могут быть идентичными). Проблема, связанная с тем, насколько совпадают значения произведения для его творца и для тех, кто его интерпретирует, — особая проблема, и в данный момент нам нет нужды ее рассматривать. Что мы должны принимать во внимание, так это: (1) значения, которыми обладают знаки для аудитории, судить о которых можно на основе анализа их конвенциональных значений и отношений между знаками, значениями и аудиторией как частями целостного символического скопления; и (2) значения, которыми обладают знаки для различных типов индивидов, составляющих эту аудиторию. Следовательно, для того, чтобы адекватным образом охватить и собрать данные, мы должны включить в число навыков и инструментов полевого исследователя методы социальных и психологических дисциплин.

Нерациональные символы — это основные элементы животной организации человека. Они выражают и пробуждают чувства и чувственные наблюдения животных во взаимодействующей группе. Знаки и жесты, используемые здесь, не приватны, а входят составной частью в базисную социальность человека. Они связаны с его глубочайшими эмоциями. В них текут витальные энергии и эмоциональная значимость видового поведения. Когда индивиды взрослеют, эти символы не «очищаются» от своих эгоцентрических значений, а претерпевают модификацию и становятся частью символического оснащения зрелых мужчин и женщин, оставаясь в глубине их психического и морального «я». Такие символы не являются неадаптивными ввиду своей нерациональности; напротив, эти эвокативные символы, будучи напрямую связанными с видовой организацией человека, позволяют этой части сущностной природы человека получить выражение и обоснование без вмешательства ограничений его культурной и моральной жизни. С их помощью человек остается полноценным участником жизни своего вида. Без их помощи он сталкивается с мучительными проблемами. Логический разум — плохой помощник в подкреплении удовольствий сексуального общения. Он не будет повышать и максимизировать обмен знаками и жестами, повышающий физическую и моральную ценность полового акта для участвующей в нем пары. Язык любви — нерационален; ее символы — эвокативны. Они пробуждают и возбуждают некоторые самые глубокие и самые важные чувства и «понимания», касающиеся того, что представляет собой человек для себя и для других, но не нуждаются в денотативных символах логической речи.

Эти символы обозначают и являются частью видовой организации человека — культурно преобразованной, но все еще переживаемой и выражаемой в социальной организации и личности. Постоянное давление природной среды, начинающееся еще задолго до того, как человек стал животным, употребляющим символы, и продолжающееся до сих пор, видоизменяет все внешнее выражение его настоятельных видовых потребностей. Как животное, действующее в непосредственной связи с другими животными, он, разумеется, не имеет прямого доступа ни к какой реальности, которая бы выходила за рамки реальности его подвида.

Образ жизни, определяемый как эгоцентрический, действительно существует как фаза индивидуального развития; он продолжает существовать и остается важной и жизненно необходимой частью всего человеческого существования. Однако он является не столько эгоцентрическим, сколько видоцентрическим, и служит жизненно необходимым компонентом видового взаимодействия. Видоцентрические символы у людей представляют собой преимущественно семейные символы. Наиболее свободное и полное выражение они находят в искусствах и религии. В них, будучи иногда скрытыми, но часто присутствуя под вполне прозрачными масками, они оказываются под рукой, чтобы вместить в себя весь заряд животных эмоций, освобожденных от моральных ограничений и логического контроля секулярной жизни. Люди могут убивать своих братьев-богов, отец может обвиняться в попустительстве, инцест может быть прощен, отец может стать сыном, а сын отцом, и одна и та же женщина может выступать для каждого из них в роли матери и жены.

Подавляемая видовая жизнь, частично исключаемая из выражения в моральной жизни сообщества, находит прибежище в сакральных символах религии и искусства. Освобождаясь от оков конвенций и тормозов социальной и культурной изоляции, семья объединяет понимания людей — иногда разделенных тысячелетиями, — создавая людей, разделяющих общее ядро человеческого опыта. Большая литература и драматургия, многие другие искусства, а также в значительной степени религия, опираясь на общие значения семейной жизни, делают возможными коммуникацию и понимание, преодолевающие барьеры культурного разнообразия и времени. Когда люди эпохи стали и расщепления атома видят «Oedipus Rex» [291] «Эдип-царь» (лат.) — трагедия Софокла. , они легко откликаются на красоту этой драмы и мысли и чувства драматурга, жившего задолго до рождества Христова.