Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем

Горинский табор спрятался в соснах. Живописное место. На одном из коттеджей метровыми буквами написано «ЦАРЬ». Все, кто не знает, думают: это коттедж барона. Но автор надписи (он уже умер) не был бароном.

Его племянник, Мурша, — местный бельканто. Голос у него неученый, но красивый и сильный от природы. Приятно послушать. Единственный минус — репертуар: проблемы со вкусом — несет в ширпотреб, от красивого к красивенькому.

Отец его — Бабач, он-то и барон. «Крепка, — говорит, опрокинув стопку, — советская власть».

Котляры немцони (они же бабачони) переехали в Горино в середине 90-х. В советское время здесь находился пионерский лагерь. До сих пор кое-где сохранились веранды, которые цыгане переделали в склады или мастерские.

Дома тут разные, есть и времянки — из тех, на которые подумаешь — сарай, или курятник, — но есть и просторные, высокие коттеджи (площадью за триста квадратных метров), белокирпичные. Кирпич, как водится, доставали по бартеру — выменивали его на металлические тросы.

А это — Роза, самая старая женщина у немцони, «качавала в Сибири, в Ереване, в Сочи», девять детей. У нее на шее — в несколько рядов — бусы со множеством золотых подвесок. Роза с ними спит, никогда не снимает. «И в гроб их положат! — уверяет старуха. — Я больной человек. Мне 75 лет. У меня здесь, наверное, 50 внучек и никто не помогает, потому что я старая, мне надо умирать, а я не умираю, мне судьба такая — жить на свете. Я здесь живу и замерзаю в доме. Дайте нам газ!»

У горинских котляров идея фикс — газификация. Печки — морока, баллоны — дорого.

У брата барона своя котельная. В ней живет «работник», он русский, бесприютный, без паспорта даже. Выполняет всю черновую работу: колет дрова, топит котельную, ровняет дорогу. Бывший алкаш. Цыгане его держат не то как собаку, не то как слугу — за хавчик и кров.

Такое бывает, когда русские бомжи от некуда податься приходят в табор. Их там используют, пока они держатся, а пить начинают — гонят их в шею, не церемонятся. Всякие судьбы. В Горино жил даже один инженер-мостостроитель из города Дубно, жена его бросила, с работы сняли, жизнь поломалась, квартиру потерял…

— А куда он делся?

— Пришел к нам из леса — и ушел тоже в лес.

А это Лина. Сажает смородину. У нее огород! В огороде лук, петрушка, картошка. У Лины — цветник! Я впервые вижу, чтобы цыганка этим занималась! Для меня это шок — как если бы, к примеру, в лесу на елке бананы выросли!

Цветник фигурно выложен кирпичиками. Вишня цветущая. Розовый куст.

— Га-га-га! — это гуси!

А есть еще куры, индюки, утки.

Молодец Лина! Одна она такая!

Лина говорит: «У меня мама хозяйство любила, я в маму пошла. Внучатам интересно — они яички со мной собирают. Когда Симпетри, когда Рождество, зарежу себе кур, индюка, гусей, покупать не надо, все-таки свое».

Но я не к ней, не к барону, не к Мурше. Я — к Руслану, который Гога. Он из Коляново все-таки уехал, теперь будет в Горино. Построил себе дом — рядом с «царским».

Признаться, я не думал, что Гога переедет. Слишком он особый. В таборе ему менее комфортно, чем одному. Ничто так не достает, как чужая глупость. Жил бы в Коляново! Но семья потянула.

— Я бы остался, да все мне говорили: «Что мы тут одни? Нам тут скучно, не живется». Я бы мог настоять, — Гога делает жест, как кулаком по столу, — но зачем же я буду для своей семьи деспот?

У Гоги умные и грустные глаза.

— Ну как тебе здесь?

— В Коляново было лучше: там к городу ближе, удобнее было. А здесь на отшибе. Школа тут хуже — учат не очень. В коляновской было лучше. Я ходил на собрания, все видел, все знал, там скрупулезно относились к делу, а здесь по-другому: цыганский класс — значит, можно как бы и не учить, а ведь это неправильно. У нас ведь как: если в школе не научат — кто их научит? Мать — неграмотная, отец бизнес делает. Мой внук в Коляново хорошо учился, а здесь стал плохо. Двойки приносит, дерется, не учит. Надо как-то приучать. Кому из детей нравится учиться? Я его пытаюсь вразумить, говорю с ним: «Слушай, вон этот, знаешь? Живет, как в сарае, бедный-несчастный, дети бедные, грязные, машина старая; это потому что он плохо учился! А тот — смотри, какой дом у него: высокий, красивый; у него джип, тебе джип его нравится; он богатый, его все уважают — ты хочешь жить, как он? Он учился на одни пятерки! Или ты хочешь, как тот, из сарая, бедный-несчастный?! Если не хочешь, тебе надо в школе хорошо учиться!»

Молодая сноха принесла нам чай и вазу с печеньем.

— Спиваются цыгане, — говорит Гога. — Работы нет. Чего им делать? Сидят и пьют! И водку берут левую. Я им говорю: «Она же левая!» — «Я брал в магазине!» Ну разве может быть нормальная водка по семьдесят рублей? А они берут такую! Везде бардак. Когда это кончится?! — Гога не злится, а просто размышляет. — Все разрушается, и почему должно быть лучше — предпосылок не видно. Только и надежды на то, что Россия — страна непредсказуемая.

Ишь как завернул! Но я с ним согласен:

— Да, — говорю, — умом Россию не понять.

— Аршином общим не измерить… Тютчев, кажется?

Тут уж я не выдержал и в голос рассмеялся — не над Гогой, конечно, а над собственным удивлением оттого, что цыган знает Тютчева!

За окном шатаются молодые бездельники — своего ума они пока не нажили, а старый отвергают. Печально все это. Распад общины начинается с распада уважения к старшим. Я знаю, что Лиза, жена барона из панеевской кумпании, вынуждена ездить в магазин на автобусе, хотя ее родные сыновья целый день катаются из табора в город на собственных машинах.

Мне это непонятно:

— Неужели им сложно купить маме продуктов?

Лиза вздыхает:

— От них не дождешься. Им подарки даришь, уважение делаешь, а они…

А они — люди нового времени.

Все просто и сложно.

Гога тоже хорош! Послушать его, так он белый и пушистый, а сам накануне провернул одну аферу с земельным объектом — обманул риелтора, подставил своего, то есть цыгана, а тот цыган — бедный, у него жена болеет (инвалид), дети малые. Ему из-за Гоги теперь угрожает долговая тюрьма! Потому что за объектом числился долг, солидная сумма, а Гога, который этот объект перепродавал (через риелтора), выходя на сделку, обещался взять эту сумму на себя. Но в итоге не взял. И тот бедолага на себе осознал, что значит, когда из-под ног уходит почва, не за что схватиться. Может, табор поможет? Все цыгане — братья. Но цыганам наплевать. Им говоришь:

— Помогите, скиньтесь. Вы же община!

Барон отвечает:

— Пусть пропадает! Знаешь, сколько у меня таких?

Цыганская правда хуже правды.

А тому котляру, который разорился, весь табор должен — у него расписок на общую сумму под миллион, он давал — не жалел, да никто не вернул, и бизнес накрылся, остатки капитала просадил в казино, и сам уж оказался должен русским гораздо больше того, что ему должны цыгане, и он понимает, что ему не выпутаться, все распродал, живет сейчас в хибаре, кто-то его сторожем устроил.