Авишай Маргалит - Достойное общество

Необходимо сделать еще одно предварительное замечание к нашей нынешней теме – отношение достойного общества к наказанию, отсылающее опять же к Мишелю Фуко, которое в дальнейшем должно послужить чем-то вроде предупреждающего знака. Речь идет о том факте, что в исторической перспективе необходимость наказывать людей была мотивирована чем-то иным, нежели современная чувствительность к чужой боли, приобретенная нами совсем недавно. Реформы в области карательного правосудия, основанные на требовании человечного отношения к преступнику, стали следствием перемен в экономике наказания. С одной стороны, старый режим вел себя крайне жестоко и бесчеловечно по отношению к приговоренным преступникам, но, с другой – он был весьма терпим к правонарушению. Эта терпимость объяснялась не только особыми привилегиями знати, но и терпимым отношением к противоправному поведению со стороны нижних классов общества, отношением, в основе которого лежало специфическое, неморалистическое восприятие незаконной деятельности. Подъем буржуазии и ее способов ведения дел создал потребность в жестких запретительных мерах, направленных на защиту бизнеса и повышение его эффективности. А вслед за этим возникла и необходимость наказывать нарушителей закона всякий раз, когда те преступали закон, причем наказывать по одним и тем же правилам.

Таким образом, потребовалось, с одной стороны, ограничить варварские методы наказания, а с другой – расширить те области, в которых каралось преступление закона. Отношение к наказанию изменилось не только из‐за перемен в моральной чувствительности, но и – а может быть, прежде всего – в ответ на экономические и социальные потребности. Эти перемены зачастую маскировались заботой о «человечности» системы наказания, но нам следует помнить об опасности идеологизации исторических представлений о допустимых границах наказания. Впрочем, даже если признать правоту Фуко в том, что мотивы для «гуманизации» системы наказания были не слишком благородными, это не отменяет нашего требования: достойное общество должно быть основано на признании человеческого достоинства своей главной ценностью, а не на защите интересов общества респектабельного, которое не обязательно будет достойным. Другими словами, наш пристальный интерес к политике наказания в достойном обществе отталкивается от представления о том, что эта политика должна быть тщательно скорректирована с поправкой на необходимость учитывать чувство человеческого достоинства.

Между медицинскими процедурами и причинением боли необходимой связи не существует. Большая часть препаратов может быть горькой на вкус, но нет никаких принципиальных оснований для того, чтобы лекарство не могло быть слаще вина. Представление о том, что если болезнь хуже горькой редьки, то горьким должно быть и лекарство от этой болезни, есть представление магического порядка, а не медицинского. В противоположность этому, внутренняя связь между наказанием и причинением боли существует, если мы полагаем, что боль включает в себя и душевные муки. Конечно же, бывают ситуации вроде той, что описана в одном из рассказов О. Генри о человеке, который сделал все возможное для того, чтобы в холодный зимний день его посадили в тюрьму – ради миски горячего супа. Подобные случаи, однако, нельзя воспринимать как доказательство ложности нашего положения о внутренней связи между наказанием и страданием, поскольку в описанной ситуации тюрьма воспринимается персонажем не как наказание, а как облегчение собственной участи.

Если общество проводит устойчивую политику, в результате которой людям причиняются страдания, это не является свидетельством того, что оно еще и унижает этих людей. В армейских частях существует практика, при которой новобранцам причиняют страдания, чтобы закалить их, но эти страдания не обязательно сопряжены с унижением. Новобранцев, как и заключенных, лишают свободы. Новобранцев ставят в такие условия, которые зачастую оказываются более жесткими, чем условия содержания заключенных, но в отношении к новобранцам нет того привкуса бесчестья, который сквозит в отношении к заключенным. Наказание заключенных направлено на то, чтобы вызвать у них стыд и раскаяние. И акцент делается именно на поражении в общественном почете. Впрочем, если бесчестье довести до логического предела, оно может обернуться посягательством на человеческое достоинство, что и есть унижение. При нормативном обращении с новобранцами дела обстоят иначе. Закон обозначает границу между наказаниями, включающими и исключающими элемент бесчестья, но те виды наказаний, о которых идет речь у нас, предполагают элементы бесчестья. Новобранцы часто подвергаются унизительному обращению со стороны своих командиров, но подобное унижение не является встроенной опцией системы армейской подготовки.

Наш вопрос, следовательно, заключается в том, возможно ли исключить элемент унижения из наказания заключенных. С одной стороны, существует точка зрения, согласно которой любое наказание, которое неизбежно включает в себя элементы страдания и дискредитации, с необходимостью является унизительным. Элемент унижения можно смягчить, но если у тюремного заключения и существует какая-то цель, то цели этой невозможно достичь без причинения преступнику страданий и унижения, поскольку именно к этому сводится принудительная изоляция человека от общества. Другая точка зрения настаивает на том, что именно наказание со всеми связанными с ним страданиями есть признание наказанного заслуживающим наказания, то есть моральным агентом, и тем самым оно закрепляет за ним статус человека, предполагающий определенную степень уважения. Если же кого-то исключают из категории возможных объектов наказания и перемещают в категорию пациентов – скажем, потому, что данная личность страдает психическим заболеванием и, следовательно, не может нести ответственности за свои поступки, – тогда ее поведение не связывается с бесчестьем, но из класса существ, достойных уважения в силу того, что они могут выступать в качестве моральных агентов, ее тоже исключают. Честь быть возможным объектом наказания выглядит как оксюморон, а высказанная Гегелем хвала в адрес системы наказания как института, основанного на праве преступника быть наказанным, и вовсе звучит макабрически. Но представьте себе новобранцев в тренировочном лагере, проклинающих тот день, когда они появились на свет. Если я возьмусь утверждать, что эти новобранцы, а вместе с ними и те внешние наблюдатели, которые идентифицируют себя с армией, воспринимают службу как честь и привилегию, а не как тяжелую обязанность, то в утверждении этом не будет ни капли иронии.