Павел Милюков - Энциклопедия русской православной культуры

Но что же произошло в этом временном промежутке? Превратилось ли огромное большинство приверженцев национальной Церкви, стоявших на точке зрения иосифлян, в меньшинство? Принуждено ли было оно, в свою очередь, отступить перед приговором нового большинства, более просвещенного, – последователей Максима? Ничуть не бывало. Старое большинство так и осталось большинством. Перемены, совершившиеся на протяжении века, прошли для народной массы совершенно незамеченными, а последствия застигли ее совершенно врасплох. Переменилось, казалось, немногое.

В отдаленном Киеве открылась духовная школа, в которой можно было научиться древним языкам и грамматике. Несколько питомцев этой школы допущены были к изданию богослужебных книг на Московском печатном дворе – единственной тогда московской типографии (казенной). Сличая по своим служебным обязанностям рукописные и печатные тексты издаваемых книг, они нашли, что печатные издания неудовлетворительны, а рукописи полны вариантов и разночтений.

Единственным средством установить однообразный текст было обратиться к греческим оригиналам. Выписали греков и требуемые оригиналы, стали сличать и, помимо ошибок перевода и описок переписчика, заметили в русских книгах оригинальные вставки, соответствовавшие национально-обрядовым особенностям, восторжествовавшим в XVI в. и признанные, как мы знаем, исконной принадлежностью древнего православия. Теперь же было очевидно, что это просто-напросто позднейшие добавления, частью даже совсем недавние. Вставки эти предстояло выбросить из исправленного текста – вывод был прост и естественен. Но он резко противоречил общепринятой национальной теории. Первые, кто пришли к такому заключению, и сделались жертвами этого противоречия.

Что значил, в самом деле, голос нескольких специалистов против голоса всей Церкви? Да и кто такие были эти специалисты? Во-первых, южнорусы, киевляне. Но Южнорусская Церковь и Киевская духовная академия давно уже были заподозрены в латинстве. Южнорусская Церковь, говорилось в Москве, уклонилась, подобно греческой, в унию, в академии учат по латинским книгам. Духовная власть даже запретила принимать киевских духовных лиц в общение с православными иначе, как после предварительной «исправы». Книги киевской печати запрещено было покупать в Москве под угрозой гражданского наказания и церковного проклятия. Что же должна была думать народная масса о православии людей, от влияния которых ее оберегали так заботливо?

Острожская Библия. 1580–1581 гг. Лист с заставкой и инициалами

Мнение русских о греках нам уже известно. Вследствие этого ссылка на греческие оригиналы как на авторитет для исправления русских книг была совершенно неубедительна. На Руси знали также, что после падения Константинополя греческие книги печатаются в католических странах. На этом основании они вообще считались зараженными той же латинской ересью, как и Греческая Церковь. Таким образом, все доводы в пользу исправления книг по греческим текстам не только не имели никакой силы в глазах господствовавшего национального воззрения, но даже обличали исправителей, что и они уклонились от веры. Старина, с точки зрения националистов, была на стороне русских церковных текстов.

Партия старины была достаточно сильна, чтобы восторжествовать над первыми исправителями книг по греческим оригиналам – Дионисием и Арсением. Но за пострадавшими правщиками явились другие, еще более сведущие. Киевское и греческое влияние, несмотря на препятствия, проникало всюду. Киевляне сидели на печатном дворе; они же переделывали для русских читателей продукты киевской богословской литературы. В противоположность национальной теории в этих книгах доказывалось, что греки не еретики, что Греческая Церковь так же право верит, как русская, и что русскому патриарху необходимо быть в теснейшем общении с четырьмя восточными. Мы можем видеть на примере самого Никона, что систематическая пропаганда этих взглядов была небесполезна.

Когда-то и Никон принадлежал к кружку ревнителей национального благочестия, собравшемуся около царя Алексея Михайловича и насчитывавшему в своей среде немало талантливых и энергичных деятелей. Один из членов этого кружка, Степан Вонифатьев, был царским духовником. Другой, его приятель, вызванный им из Нижнего Новгорода, Иван Неронов, проповедовал в Казанском соборе с таким успехом, что Церковь не могла вместить всех желавших его послушать. Народ толпился на паперти, взбирался на окна; паства зачастую плакала, и сам проповедник едва мог говорить от рыданий. Вслед за Нероновым потянулись в Москву его нижегородские земляки, которых скоро отправили по городам проповедниками: Аввакума послали в Юрьевец, Лонгина – в Муром, Даниила – в Кострому, Лазаря – в Романов. Намерения кружка были самые благие. Друзья хотели сблизить паству и пастырей путем живой проповеди, поднять церковное благолепие – словом, реформировать церковную службу так, чтобы она не была скучным, непонятным обрядом, а говорила бы уму и сердцу присутствующих.

Патриарх Никон с клиром

При всей скромности этих стремлений они имели все-таки новаторский характер. Деятельность друзей вызвала сильное раздражение среди рядового московского духовенства, привыкшего по старинке к ремесленному выполнению пастырских обязанностей. Никольский поп Прокофий, как только, бывало, встретит гавриловского попа Ивана, так сейчас же начинает жаловаться: «Заводите вы, ханжи, ересь новую – единогласное пение, и людей в Церкви учите; а мы людей прежде сего в церквах не учивали, а учивали их втайне. Беса вы все, ханжи, в себе имате». Никон изначально разделял стремление кружка. Даже в патриархию, по некоторым известиям, он был рекомендован Во нифатьевым, пользовавшимся большим влиянием на царя Алексея Михайловича. Но после принятия патриаршества в отношениях Никона к кружку произошла крутая перемена, которой не могли простить ему старые приятели. Неронов и Аввакум с горечью жаловались, что прежде Никон «имел совет с протопопом Стефаном и на дом к нему часто приезжал и дружески совещался о всяком деле», а теперь «не стал пускать друзей и в крестовую». «Доселе ты друг нам был, а ныне на нас восстал», – говорил Неронов. Таким образом, кружок «ревнителей о вере» раскололся. Мы не знаем, были ли для этого личные причины, но нам гораздо важнее причины принципиальные. Дело в том, что Никон изменил теории национального благочестия и со всем жаром своего характера отдался влиянию новых веяний. «Иноземцев ты законоположение хвалишь и их обычаи приемлешь, – укоряет Никона Иван Неронов. – А мы прежде сего у тебя же слыхали, – прибавляет он, – что многажды ты говаривал нам: греки-де и малороссы потеряли веру и крепость и добрых нравов нет у них. А ныне – то у тебя и святые люди, и законоучители».