Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух

Между тем, наступили заморозки, у берега образовался лед. На следующее же утро, новгородцы переправились на другой берег Днепра, загнали часть воинов Святополка на лед, который под ними подломился, и одержали убедительную победу. Сам Святополк бежал на Запад, Ярослав же сел на столе Киевском. В этом рассказе, подчеркивающем молодечество новгородцев, положительно следует видеть прообраз легенды о сражении на льду Чудского озера.

Наконец, «в лето 6527», то есть в 1019 году по Рождестве Христовом, противники снова встретились на реке Альте. Ярослав стал на месте, где был убит Борис, воздел руки к небу и горячо помолился. В последовавшем сражении Святополк был окончательно разгромлен.

Как видим, злодейства, совершенные по приказу Святополка, произошли на воде, и вода потом все время как будто мстила ему. Ярослав же, напротив, при каждом приближении к воде приобретает новые силы. Единственное исключение в походах против Святополка – неудачная стычка на Буге. Впрочем, сразу после нее Ярослав бежал на Волхов, собирать силы новгородцев. Летописный рассказ вообще построен так, что новгородцы играют в нем едва ли не решающую роль. Они верно служат князю, но помимо того – дружат с водой, даже, как мы уже отметили, устраивают на ней небольшое «ледовое побоище». Все это возвращает наше внимание к славному потомку Ярослава Мудрого, князю Александру, отстаивавшему с новгородцами неприкосновенность их водных рубежей.

Разумеется, мы и не думаем утверждать что в тексте такого авторитетного памятника нашей церковной литературы, как Житие Александра Невского, закодирован некий языческий миф. Вернее будет предположить, что современники князя осмысляли его деятельность в категориях той картины мира, которая была им знакома с детства, и в некоторых частях была весьма архаична. Между тем, едва ли не наиболее архаичным в наших местах был образ «повелителя вод, рыбы и водных путей» [65] Для южнорусского земледельческого населения, напротив, более важен был образ "повелителя неба" (или дождя); подробнее см.: Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987, с.265. . Перенесение его черт на личность великого защитника новгородских земель можно считать вполне возможным, равно как и отражение в тексте житийной литературы.

Приняв во внимание этот образ, мы можем заметить, что «знаки воды» перестают появляться в тексте Жития, как только автор отводит взгляд от двух великих битв, утвердивших сакральную, западную границу новгородских земель. Не осеняют они похода князя Димитрия Александровича на Юрьев, нет их и в описании отношений самого Александра Невского с монголами.

Вернее, повествование в последнем случае идет следующим образом. Сначала автор рассказывает о «сильном царе», вставшем в «Восточной стране», которому Бог покорил многие народы, «от въстока даже и до запада». Услышав о доблести Александра, царь монголов послал к нему своих людей, с предложением приехать и принять покровительство. Отец князя Александра был между тем был умерщвлен в Орде. Несмотря на то, князь решил ехать, прибыл во Владимир, «и бысть грозен приезд его, и промчеся весть его и до устья Волгы».

Вот здесь-то в последний раз вспенивается и дает блик поверхность воды, ослепляя на минуту читателя, а с ним и «жен моавитских», бегущих к своим детям, чтобы напугать их приездом князя, страшного для недругов. После этого в тексте говорится о домах, городах, землях – но только не водах. А между тем, болота и реки лежат не только на запад от Новгорода (как, впрочем, на север и юг), но также и на восток, и это обстоятельство сыграло отнюдь не последнюю роль в судьбе города – причем именно в те годы, о которых рассказано в Житии.

Действительно, ведь тот самый «царь Восточной страны», внук Чингисхана, жестокий Батый, разбив владимирского князя Юрия Всеволодовича на реке Сити в начале марта 1238 года, поскакал было на Новгород со своей ордой, однако даже не дошел до него. Батый просто завяз по самое седло в наших холодных хлябях, после чего проклял весеннюю распутицу на чистом монгольском языке (возможно, с добавлением крепких половецких выражений) – и дал приказ повернуть коней на сухие южные пастбища, в милые своему сердцу степи. На первый взгляд, вот просто идеальное «время и место» для того, чтобы помянуть добрым словом водные рубежи Новгорода. Однако наш агиограф пропустил эту возможность и здесь.

И, наконец, в заключительной части Жития мы встречаем знаменитое, поразившее воображение современников, сравнение усопшего князя с «солнцем земли Суздальской», утверждающее его светоносный образ.

Остается признать, что «знаки воды» расставлены в тексте Жития Александра Невского, следуя не случайным обстоятельствам, но логике разворачивания архаичнейшего по сути своей сюжета… Черты образа «повелителя вод» встретятся нам в письменности северной Руси еще не раз. Заметны они, в частности, и в сложившемся много столетий спустя образе Медного всадника , покорившего «в начале времен» стихию воды.

Череда великих сражений, утвердивших северо-западные границы русских земель, завершилась Раковорской битвой 1268 года. Соединенные силы новгородцев и псковичей, усиленные, по некоторым данным, также тверским отрядом, встретились с «погаными немцами» в чистом поле на северо-западе от Чудского озера, в сыропустную субботу восемнадцатого февраля, успешно их «победили и избили», после чего прошли огнем и мечом через всю «землю вируян», повоевали Поморье, и, наконец, паки вернулись домой с великою честью и славой.

Раковор – это русское название теперешнего эстонского города Раквере (его немецкое имя было Везенберг). Под «землей вируян» следует понимать северо-восточную часть теперешней Эстонии. По-немецки она называлась, Вирляндией [66] Интересно, что финны до сих пор называют Эстонию на своем языке "Viro", откуда и нередкая в наших местах фамилия Виролайнен, что значит поэтому просто "эстонец" (или "эстонка"). Напомним, что сами эстонцы называют северо-восточную часть своей страны, примыкающую с запада к реке Нарве, Virumaa. . Что же касалось Поморья, то тут имелось в виду, несомненно, эстонское побережье Финского залива, скорее всего в его восточной части, между теперешним мысом Пурикари и устьем реки Нарва.

Справившись с географической картой, читатель сразу заметит, что речь, таким образом, шла не только об одной удачной битве, но о широко задуманной войсковой операции, подвергшей санации практически весь северо-восток эстонских земель. Более того, современники событий полагали, что Раковорская битва и непосредственно примыкавшие к ней, меньшие по масштабам сражения окончательно отстояли земли новгородцев и псковичей от немецких захватчиков .