Елена Ровенко - Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

С. Франк выделяет в концепции Бергсона, по сути, три вида опыта: опыт рассудочный, опыт интуитивный и возникающий на основе последнего опыт философского глубинного прогревания [273].

«Нужно философствовать о конкретных фактах, а не об идеях» [274], – говорит философ. Подчеркнем, что факты понимаются Бергсоном весьма широко. «Бергсон обнаружил, что реальный опыт человека, связывающий его с миром и определяющий способы его включения в этот мир, существенно шире, чем тот, какой считала ведущим философия рационализма; он теоретически описал (и предвосхитил) особенности мировосприятия в динамичном, многовариантном мире…» [275], – замечает И. Блауберг. Согласно Бергсону, вывод из рассуждения обладает качествами возможности и вероятности; но данное «в качестве опыта» «достоверно» , причем опытную достоверность Бергсон понимает чувственно-конкретно: «кто-то видел, кто-то осязал, кто-то знает» [276]. В «Двух источниках морали и религии» приведенное высказывание характеризует опыт мистического переживания, который рассматривается Бергсоном, вслед за У. Джеймсом, как полноправный (если не высший) вид опыта. Согласно исследованиям И. Блауберг, Бергсон сделал вывод, что «в опыте мистиков проявляется нечто абсолютное» [277](имеются в виду христианские мистики – Тереза Авильская, Франциск Ассизский, Хуан де ла Крус и другие). В. Янкелевич определяет данный аспект учения Бергсона как «мистическую философию в экспериментальном смысле слова» и характеризует метод Бергсона как «высший позитивизм, когда, чтобы узнать нечто о Боге, [Бергсон] консультируется с мистиками, испытавшими его присутствие» [278].

Более того, нельзя забывать, что именно интуиция и выступает формой опыта, с ней Бергсон сверяет все свои предположения. Так, например, в связи с «Материей и памятью» Бергсон заметил: «Есть много вопросов, на которые я мог бы ответить только при помощи бездоказательных гипотез. Но я хочу возможно ближе следовать контурам фактов, отвергая любые метафизические конструкции, наконец, вернуться к интуиции. Там, где интуиция больше ничего не сообщала, я должен был остановиться» [279]. Возражения могут вызвать такие функции и полномочия интуиции, выступающей не только инструментом эмпирического знания, но и высшим арбитром в сфере опытных данных. Однако ничто не дает нам права отрицать за методом Бергсона его эмпирический статус.

Наконец, в-шестых, вся критика науки и присущего ей способа познания касалась у Бергсона именно «наук о природе», если воспользоваться Дильтеевым понятием. Что же касается гуманитарного знания, то во времена Бергсона не сформировалась еще собственная методология «наук о духе»: психология или психофизиология, например, следовала в сфере метода путями классической физики [280]. Поэтому все возражения Бергсона были направлены именно против использования методов «позитивных наук» вне их собственной сферы исследования [281]. Думаю, теперь ясно, насколько спорно приведенное выше остро критическое суждение Пригожина и Стенгерс о заслугах Бергсона в сфере гносеологии: ведь книга этих ученых посвящена перспективам новой парадигмы современной науки, охватывающей не только естествознание, физику и химию, но и общественные, социальные и гуманитарные дисциплины.

В моей книге не ставится задача подробной характеристики бергсоновского метода, выявления его сильных сторон и противоречий. Но и сказанного достаточно для понимания очевидного факта: Бергсон был слишком проницательным и вдумчивым человеком для того, чтобы утверждать, «будто для понимания созидательной деятельности природы нам нужна „другая“ наука» [282]. Просто он считал, что не все в мире может быть познано с помощью позитивных наук и соответствующих методов. В 1922 году, когда практически все аспекты концепции философа (за исключением этического) уже сложились, он высказался очень четко по данному поводу: «…мы отнюдь не преуменьшаем значение интеллекта… Но мы утверждаем, что наряду с ним существует иная способность, пригодная для другого рода познания. Значит, у нас имеются, с одной стороны, наука и техническое умение, относящиеся к ведению чистого интеллекта, а с другой стороны – метафизика, которая опирается на интуицию. Между этими крайними точками расположатся науки о нравственной, социальной и даже органической жизни; последняя из этих наук больше связана с интеллектом, первые – с интуицией» [283].

Приведенная цитата дает представление о гносеологической программе Бергсона, как она предстает в аспекте методологии. Здесь отчетливо видно разграничение самих интеллекта и интуиции (инструментов познания), а также сфер, где данные инструменты могут быть актуализованы; причем руководством к их применению должна служить, без сомнения, соприродность инструментов тем феноменам, к изучению которых они применяются. Мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что гносеологическими полюсами у Бергсона выступают точная наука и метафизика. Есть искушение поставить на место метафизики гуманитарное знание, и, в общем, такая подстановка и произошла, когда бергсоновский метод транспонировали в сферу гуманитарных дисциплин (по крайней мере, постарались транспонировать, как В. Пивоев и С. Шрёдер).

Мне думается, что данная замена метафизики гуманитарным знанием в наше время вполне оправданна и даже необходима; и не только уместно, но и плодотворно использовать определенные методологические идеи Бергсона в сфере гуманитарных наук. Во-первых, потому, что метафизика нынче не в почете, и обращаться к ней в таких условиях было бы довольно опрометчиво: подобного ученого могли бы принять за мечтателя, который заперся в «башне из слоновой кости» и изливает свои грезы в лирических стихах или в метафизических «бреднях», что по нынешним меркам почти одно и то же. Во-вторых, потому, что область знания о мире, которую Бергсон отводил метафизике ( область человеческого духа), осваивается сейчас (да и, видимо, начиная с последней трети XIX века) именно гуманитарными дисциплинами.

Приведу несколько высказываний философа. Согласно Бергсону, «…у метафизики имеется определенный объект – это главным образом дух – и особый метод, прежде всего интуиция» [284]. («Nous assignons donc à la métaphy sique un objet limité, principalement l’esprit, et une méthode spéciale, avant tout l’intuition» [285].) «…Прямое усмотрение духом самого себя и есть, в нашем понимании, главная функция интуиции» [286]. («cette vision directe de l’esprit par l’esprit est la fonction principale de l’intuition, telle que nous la comprenons» [287]). «интуиция есть то, чем постигается дух, длительность, чистое изменение. Поскольку собственной ее областью является дух, она стремится уловить в вещах, даже материальных, их причастность к духовности, – мы сказали бы – к божеству, если бы не знали, сколько всего человеческого примешивается еще к нашему сознанию, пусть даже очищенному и одухотворенному» [288]. («L’intuition est ce qui atteint l’esprit, la durée, le changement pur. Son domaine propre étant l’esprit, elle voudrait saisir dans les choses, même matérielles, leur participation à la spiritualité, – nous dirions à la divinité, si nous ne savions tout ce qui se mêle encore d’humain à notre conscience, même épurée et spiritualisée» [289].)