Елена Ровенко - Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

Но что такое образ, по Бергсону [359]? Бергсоновскую трактовку образа позволяют осмыслить строки из письма философа У. Джеймсу: «…существует чистый опыт, не являющийся ни субъективным, ни объективным (для обозначения такого рода реальности я использую слово „образ“), и существует то, что Вы называете присвоением этого опыта теми или иными сознаниями, присвоение, которое, по-моему, заключается в уменьшении sui generis образа…» [360]. Следовательно, образ является квинтэссенцией чистого, абсолютного опыта, а значит, представляет собой гносеологический идеал Бергсона! Иными словами, образ есть не только и не столько средство репрезентации истинного, абсолютного опыта, но и сам этот опыт, взятый в сущностном аспекте. «В человеческом опыте, по Бергсону, даны лишь образы, из которых и нужно исходить как из фактов» [361], – комментирует И. Блауберг.

Уместно вспомнить совет философа, касающийся способа познания мира: «Нужно… взять опыт в его истоках или, скорее, выше того решающего поворота, где, отклоняясь в направлении нашей пользы, он становится чисто человеческим опытом» [362]. Прекрасно говорит о свойствах такого опыта М. Мерло-Понти: по его мнению, Бергсон с помощью образа дает постичь полноту вещей, даже их «естественную переполненность», которая «такова, как если бы в них, а не во мне самом образовалось мое видение…» [363]. Можно сказать, что бергсоновский образ – инструмент и способ осуществления трансцендентального эмпиризма, пользуясь удачным определением Я. Свирского [364].

Совершенно очевидно, что, утверждая способность интуитивного, а не физического перемещения внутрь предмета как единственную возможность познания его сути, Бергсон сталкивается с необходимостью не только преодолеть дуализм духа и материи, но и постулировать наличие моста между сознанием и материей, моста, позволяющего проникать в глубины реальности не телесно, а интуитивно.

О противоречиях бергсоновской концепции взаимодействия духа и материи уже упоминалось. Поясним некоторые моменты более подробно. Elan vital осуществляет свою функцию отнюдь не беспрепятственно: на пути реализации он встречает сопротивление материи. «Он не может творить без ограничения, потому что он сталкивается с материей, то есть с движением, обратным его собственному. Но он завладевает этой материей, которая есть сама необходимость, и стремится ввести в нее возможно большую сумму неопределенности и свободы» [365]. Жизненный порыв и материя репрезентируют два разнонаправленных движения. «Динамический образ мира, создаваемый в „Творческой эволюции“ трактовкой реальности как всеобщего взаимодействия, конкретизируется в описании напряженного взаимодействия двух сил – жизненного порыва и материи, – замечает И. Блауберг. – Точнее, это два разнонаправленных процесса» [366]. По мысли Бергсона, жизнь есть движение, а материальность есть обратное движение; жизнь пронизывает материю, которая предстает как неделимый поток, и вычленяет из этого потока живые организмы. И конечно, встречное сопротивление материи предполагает усилие, направленное на укрощение косной материи. Это усилие самой жизни, нацеленное на то, чтобы «добиться чего-то от неорганизованной материи», «подняться по тому склону, по которому спускается материя» [367]. По мысли Г. Аксенова, для Бергсона внешняя материя есть то, с чем жизнь считается, но не она есть условие творческой изобретательности нового. «Жизнь по сути своей, не только человеческая жизнь, есть непрерывное изобретение: непрерывный выбор организмом вариантов своего поведения для преодоления запретов внешних условий и для распространения по всем логически возможным путям» [368].

Таким мостом может быть только восприятие, причем восприятие чистое (la perception pure), не направленное на практическое действие.

К концепции чистого восприятия еще предстоит вернуться. Разные аспекты учения Бергсона настолько тесно переплетены, что практически невозможно говорить о них обособленно (на эту отличительную черту текстов Бергсона указывает, например, Блауберг [369]). Поэтому, рассматривая такую составляющую учения, как образ, нельзя не коснуться хотя бы по поверхности бергсоновской теории восприятия. Собственно, чистое восприятие (la perception pure), имманентное изначально материи, представляет собой нечто вроде силовых линий, пронизывающих материю по всем направлениям. Однако такое восприятие бессознательно, поэтому недоступно мыслящим существам. Об особенностях и противоречиях данной теории будет сказано подробнее в четвертой главе, где феномен чистого восприятия станет предметом специального рассмотрения. Замечу, что, на мой взгляд, бергсоновский постулат о чистом восприятии как онтологически первичной данности, имманентной материи изначально, коррелирует с современными теориями предсуществующей гравитации, пронизывающей мир, опять же, изначально [370]. Тем самым в обоих случаях (и с чистым восприятием, и с гравитацией) вопрос об их возникновении попросту снимается. Вообще же, по Бергсону, восприятие есть функция действия, действия практического, оно вовсе не представляет собой незаинтересованного созерцания, как думали раньше. «Восприятие выражает и измеряет собой способность живого существа к действию» [371]; «…неорганизованные тела выкраиваются из ткани природы восприятием, ножницы которого как бы следуют пунктиру линий, определяющих возможный захват действия» [372], – один из известных тезисов философа. Делёз комментирует бергсоновскую теорию восприятия следующим образом: «…восприятие – это не объект плюс что-то, а объект минус что-то – минус все, что на самом деле нас не интересует» [373].

Вот почему Бергсону необходим образ в качестве гносеологического инструмента и вот почему этот образ представляет собой промежуточную стадию между материей и духом (образ, говорит Бергсон, является «почти материей, поскольку его еще можно увидеть, и почти духом, поскольку его уже нельзя коснуться» [374]).

«…Сама материальная вселенная, определенная как совокупность образов, – это своего рода сознание: сознание, в котором все компенсируется и нейтрализуется, сознание, в котором все возможные части уравновешиваются противодействиями, всегда равными действиям, и таким образом мешают друг другу обособиться» [375], – данный постулат Бергсона утверждает имманентность материи ослабленного сознания. «..Материя… несет в себе, пусть в исчезающее малой мере, нечто от сознания, от памяти. Эта доля сознания в ней так мала, что в практических целях может не учитываться… но все же она всегда наличествует, иначе материя утратила бы континуальность, распавшись на отдельные моменты» [376], – комментирует И. Блауберг. Однако это то же самое сознание, что и присущее духу. Вернее даже, материя выступает противоположным полюсом той же сущности, что и дух, и поэтому должна обладать сознанием. «…Между материей и полностью развитым духом имеется бесконечное число степеней напряжения. Материя как актуальное существование есть тогда почти предельное расслабление» [377]; но здесь важно это «почти», не позволяющее мирозданию распасться на две не связанные части, дух и материю. Поэтому концентрация сознания позволяет материи предстать в виде качественной, расцвеченной, разнородной, одухотворенной: ведь то, что обладает сознанием, является, по Бергсону, живой сущностью. В «Материи и памяти» материя в описании Бергсона оказывается, «как у философов-ионийцев, одушевленной и качественной» [378]. Вообще говоря, у Бергсона в разных трудах встречается два различных образа материи. «Материя и память» дает представление о качественной, разнородной материи, обладающей сознанием и предстающей как живая сущность. В «Творческой эволюции» материя выглядит как барьер, преодолеть который необходимо жизненному порыву, и ей даются характеристики «косная», «инертная». Исследуя генезис материи, Бергсон в этой книге описывает материю как результат исчерпания первичного импульса, победы сил энтропии. «Обращает на себя внимание постоянная характеристика материи как „инертной“» [379], – замечает И. Блауберг. В отличие от косной материи, определяемой в «Творческой эволюции» как распадающаяся реальность, жизненный порыв – созидательная функция жизни и, следовательно, она аналогична напряжению воли [380]. Как только напряжение ослабляется, возникает материя.