Константин Богданов - Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры

В начале XIX в. практика прочистки кишечника и кровопускания остается универсальной [218], хотя венесекцию отчасти оттесняет венепункция – ланцет медика все чаще уступает место лечебным пиявкам, а среди медицинских инструментов появляется специально сконструированный для кровоизвлечения шприц (т. н. искусственная пиявка) [219]. Исторически первые письменные упоминания о лечебном применении пиявок в европейской медицине также относятся к Античности: Никандр Колофонский (II в. до н. э.) посвящает ему стихотворные строки в дидактических поэмах, посвященных противоядиям и целебным средствам (Theriaka, 930; Alexipharmaka, 495–500). Плиний Младший рекомендует ставить пиявки при «ломоте и всякой лихорадке». Отдельное сочинение о пиявках приписывается Галену (De Hirudinibus) [Brain 1986: 148, 150; Marderasian 1999: 1–12; Upshaw, O’Leary 2000: 313–314]. Торжество гуморальной теории и «очистительных» практик терапии в XVII–XVIII вв. возвращает античным методикам прежнюю жизнь: кровопускание с помощью пиявок – бделлотерапия ( греч. βδέλλα – пиявка), или гирудотерапия ( лат. hirudo), – рекомендуется при заболеваниях сердца, печени, легких, желудочно-кишечного тракта, гинекологических нарушениях (доводы в пользу соответствующего лечения черпаются, между прочим, из трактата Иеронима Нигрисоли «О приставлении пиявок к внутренним частям матки», 1665), при туберкулезе, мигрени, эпилепсии, истерии, гонорее, лихорадке, геморрое, импотенции и т. д. В начале XIX в. приверженцами бделлотерапии были ведущие российские медики М. Я. Мудров, И. Е. Дядьковский. Тогда же пиявок начали исследовать лабораторно: проф. К. Дьяконов в 1809 г., исследуя кровь, находившуюся в желудке пиявки от одного дня до двух месяцев, в статье «Изменение человеческой крови в пиявке» предположил, что «несвертываемость крови и растворение кровяных шариков указывает на существование в кишечном канале пиявки какого-то растворяющего деятеля». (Спустя восемьдесят лет догадка Дьяконова была подтверждена: в 1884 г. Хайкрафт получил из тела пиявки антикоагулирующий экстракт, названный герудином, замедляющий свертывание крови и предотвращающий ее гниение.) 1820–1840-е гг. могут быть названы апофеозом бделлотерапии: в это время в России использовалось до 30 млн пиявок в год, а около 70 млн вывозилось в Западную Европу, особенно во Францию, где употреблялось от 80 до 100 млн пиявок в год [Graf 2000: 147–153]. Практика поддерживается медицинской теорией: один из наиболее авторитетных клиницистов эпохи, французский врач Франсуа Бруссе (Broussais, 1772–1838), доказывал, что большинство болезней вызывается воспалением тканей от избыточного аккумулирования крови в тех или иных частях тела [Adam 2001: 65]. Общим или местным кровопусканием посредством пиявок лечили воспаление мозга, болезни почек и печени, болезни суставов, туберкулез, эпилепсию, истерию, гонорею и ряд других болезней. Известно, что умирающему от заражения брюшины Пушкину Н. Ф. Арендт предписывает клистир и пиявки [220]. Диагностических противопоказаний к кровоизвлечению нет; пиявки ставятся, как правило, прежде, чем формулируется сам диагноз. В 1840 г. врач Гласс описывал лечение больных, которым при поступлении в госпиталь назначали до 80 пиявок («Друг здравия», № 44). Н. И. Пирогов в монографии «Начала общей военно-полевой хирургии» (1881) подсчитал, что иногда он ставил от 100 до 200 пиявок единовременно: «Даже в простых переломах, где только замечалась значительная опухоль, тотчас же ставились пиявки». Врач А. Тарасенков, лечивший Гоголя накануне смерти, вспоминал, как консилиум авторитетных московских врачей (профессоров А. И. Овера, А. Е. Эвениуса, Клименкова) пытался спасти умиравшего от истерической анорексии писателя насильственным проставлением пиявок:

Когда я возвратился через три часа после ухода <���…> уже ванна была сделана, у ноздрей висели шесть крупных пиявок; к голове приложена примочка. Рассказывают, что <���…> когда ставили пиявки, он повторял „не надо!“, потом, когда они уже были поставлены, твердил: „Снимите пиявки, поднимите (от рта) пиявки!“ При мне они висели еще долго, его руку держали силою, чтобы он до них не касался. Приехал <���…> Овер и Клименков; они велели подолее поддерживать кровотечение [Шенрок 1897: 861–862 (курсив мой. – К. Б. )] [221].

В. И. Шенрок, опубликовавший в конце 1890-х гг. мемуары Тарасенкова в Материалах для биографии Гоголя, не удержался при этом от характерного и понятного сегодня комментария: «Грустно и страшно думать, что врачи, желая пользы пациенту <���…> истязали его и только напрасно, но беспощадно, отравляли его последние часы» [Шенрок 1897: 862] [222]. В конце XIX в., когда были написаны эти строки, доверие к кровопусканию и клистиризации было уже существенно подорвано не только в глазах неспециалистов, но и самих врачей.

В ретроспективе медицинской науки основной причиной охлаждения врачей второй половины XIX в. к кровопусканию и клистиру привычно указывается «вытеснение» гуморальной теории – целлюлярной. Представление об особой роли, которую играет в патогенезе жидкостная дисфункция организма, сменяется предположениями о патогенетической роли тканей, клеток и микробов [Ackerknecht 1948: 562–593; Давыдовский 1956: 3–49]. Драматически масштабным поводом задуматься о терапевтической эффективности кровопускания стали холерные эпидемии. М. П. Погодин, бывший в 1830 г. свидетелем ученых разногласий о терапии холеры, описывал С. П. Шевыреву заседание Медицинского совета: «Доктора спорят, и я насмотрелся на их штуки. Газ (доктор Ф. И. Гааз. – К. Б. ) <���…> начинает речь: „По всем моим тщательным наблюдениям и многократным опытам, я удостоверился, что кровопускание есть самое убийственное средство, и потому вот вам мой ланцет, г-н Маркус!“ (секретарь совета). В эту же минуту с другой стороны Мухин начинает: „По всем моим наблюдениям и опытам, я удостоверился, что кровопускание есть спасительное средство“» [223]. Введение асептики и антисептики еще более скомпрометировало настораживающие в гигиеническом отношении традиционные средства «прочищающей» терапии. Вместе с тем следует подчеркнуть, что уже в XVIII в. гуморальная теория представляла собою не одну теорию, а конгломерат теоретических концепций, обнаруживавших единство на уровне исходных, но не всегда эксплицированных предпосылок. Терапевтическое применение кровопускания и клистира также лишь частично объясняется интерпретационными частностями оправдывающих их применение концепций, но подразумевает более широкий – не только собственно научный (в смысле Ideengeschichte), но и строго не специализированный дискурс медицинской практики.

В приложении к европейской культуре удобным критерием для соответствующего различения представляется предложенное Эрвином Аккеркнехтом выделение трех этапов в развитии европейской медицины: традиционная для Античности и сохранявшая свою доминирующую роль вплоть до эпохи позднего Просвещения «медицина у постели» (bedside medicine) в конце XVIII – начале XIX в. уступает место «госпитальной медицине» (hospital medicine), вытесняемой во второй половине XIX в. «лабораторной медициной» (laboratory medicine) [Ackerknecht 1967: VII–XI] [224]. Наступившее к концу XIX в. равнодушие к терапевтическому применению «очистительных» методик со стороны врачей выразило с этой точки зрения не просто замену одной медицинской теории – другой, но прежде всего – радикальное обновление риторических и коммуникативных моделей социального взаимодействия.