Юрий Григорьев - Последний император России. Тайна гибели

Кудрин в своих воспоминаниях отмечает поведение обреченных в комнате: «Романовы совершенно спокойны – никаких подозрений».

Юровский тоже уверяет нас, что на этом этапе «операции» замысел убийц обреченными не был раскрыт: «Очевидно они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает».

В правдивость этих фраз поверить трудно. Убийцы не были психологами, но не могли не видеть беспокойство своих жертв. Они и видели. Ермаков говорит об этом: «…все сидящие чего то ждали, у всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами, но Александра несколько слов сказала не по русски…»

Если допустить, что все убийцы в воспоминаниях создавали легенду по определенному заданному сценарию, то почему Ермаков не играет ту же роль? Все очень просто. Этот алкоголик успел наболтать о своей исключительной роли в убийстве больше всех. И при этом наговорил столько всего, что верить его басням могли разве что пионеры. Приструнить дурака Органы могли. Но не стали. Решили: путь это и будет его ролью. Пусть мелет, что хочет, все равно ни один здравомыслящий человек не примет его болтовню всерьез. И это так. Свидетельства всех без исключения участников расстрела содержат как истину, так и преднамеренную ложь. Но если в свидетельствах Юровского, Кудрина и прочих ложь вкраплена, то в воспоминаниях Ермакова правда – как крупицы золота в никчемном песке. Но она, правда, там все равно есть. Только искать ее труднее.

Оставаться совершенно спокойными в той ситуации обреченные не могли. Но они могли не показывать свою обеспокоенность, свое волнение, свою тревогу. В это время они были заняты очень серьезным, жизненно важным для них делом: они ловили взгляды своих тюремщиков, прислушивались к фразам, которыми те перебрасывались, старались понять малейшие нюансы их поведения. Потому что они не могли не стремиться к тому, чтобы получить подтверждение худших своих опасений или увериться, что сегодня, сейчас худшее им еще не грозит.

Нет, не были они спокойны. Они давно знали, что их могут убить. Это понимали не только Николай Александрович и Александра Федоровна. Это понимали девушки. Об этом свидетельствует найденное в книге Ольги Николаевны стихотворение «Молитва»:

Об этом же, о грядущей смерти от рук своих тюремщиков, писал в одном из последних писем Боткин: «Я уже умер. Но еще не похоронен».

Но одно дело понимать: нам отсюда не выбраться живыми, они все равно нас убьют, и совсем другое осознать, что час настал: ЭТО СЛУЧИТСЯ СЕЙЧАС.

Они смотрят на убийц настороженно. А сердца уже трепещут. И в груди каждого поселился холодок. И у каждого – одна и та же мысль: неужели сейчас меня убьют? Они перебрасываются короткими тревожными фразами. Наверное, это делали только девушки.

Алексей молчал. Он уже был маленьким, но настоящим мужчиной. Он уже понимал, что значит быть Наследником, и прекрасно умел вести себя как будущий Император. Известен случай, как он вошел в кабинет отца (тогда еще императора), который слушал доклад одного из чиновников. Чиновник докладывал сидя. Не прерывая доклад, он протянул Алексею Николаевичу руку. Алексей Николаевич не подал руку в ответ, а остановился перед чиновником, глядя ему в лицо. Тот смутился. Некоторое время он сидел, потом поднялся на ноги. И только после этого Алексей Николаевич поздоровался с ним. Когда мальчик вышел из кабинета, Николай Александрович сказал: «С ним вам будет труднее, чем со мной».

Такой мальчик по возрасту, но уже взрослый и сильный характером мужчина по сути своей не мог позволить себе проявить слабость перед глазами отца, матери, сестер, слуг и этой черни, что стояла перед ним.

Слуги тоже молчали. А вот девушки могли говорить. Какими были их последние слова? Кудрин напишет, что после объявления Юровским решения о расстреле раздались женские голоса: «Боже мой! Ах! Ох! Что же это такое?!» Если и было произнесено именно это, то эти восклицания ни о чем не говорят. Сказать что-то о внутреннем состоянии обреченных могли их реплики, адресованные друг другу до объявления о расстреле. После него все заглушил страх. «Боже мой! Ах! Ох!» – это кричал ворвавшийся в их разум страх. А фразу «Что же это такое?!» можно приписать только Демидовой.

Нет никаких сомнений: они знали о том, что их ждет мученическая кончина. Очень значимым признаком этого является свидетельство священника Сторожева, который 14 июля, за двое суток до расстрела, служил для Романовых обедницу. Сторожев вспоминал, что по чину обедницы надо было прочесть молитву «Со святыми упокой», но дьякон почему-то ее запел. И вся Семья опустилась на колени. А когда по окончании службы Сторожев направился к выходу из комнаты и проходил мимо Великих княжон, он услышал, как одна из них его поблагодарила. И Сторожев, и дьякон обратили внимание, что Романовы в этот день были не такими, как раньше. Что-то в них изменилось. Дьякон даже сказал священнику: «У них там что-то случилось… Они стали какие-то другие…»

В этом происшествии с молитвой чувствуется что-то мистическое. Автор отправился в церковь и обратился к священнику с просьбой помочь разобраться в непонятной, но явно насыщенной особым смыслом истории с богослужением. И отец Роман все объяснил на понятном для атеиста языке.

Обедница – это, образно говоря, сокращенный вариант обедни. Она короче обедни примерно в два раза. Из обедницы исключена примерно половина входящих в обязательные для обедни молитв и ритуальных действий. При этом если обедница служится в воскресенье, то молитва «Со святыми упокой» в нее не входит.14 июля 1918 года было воскресенье. Дьякон не должен был не только петь, но и читать молитву «Со святыми упокой».Романовы, глубоко верующие люди, хорошо знали всё, что касается правил богослужения. В том, что дьякон отступил от правил и в воскресный день включил в богослужение молитву «Со святыми упокой», да при этом еще и пропел ее, – в этом Романовы, несомненно, увидели знак. Увидели в отступлении от канона предупреждение о том, что их земной путь близок к завершению. Всегда покорные воле Всевышнего, они приняли это уведомление о предначертанном им испытании с истинно христианским смирением. Их предположение о том, что их убьют, получило самое надежное подтверждение. Бог уведомил их о своей воле, избрав для этого совершенно бесспорный для верующего и абсолютно непонятный для тюремщиков способ.

Присутствовавший на богослужении Юровский ничего не понял, да и не мог понять. А они все поняли. Потому и отважилась княжна (кто именно – автор не знает) нарушить запрет на общение с посторонними и нашла возможность поблагодарить Сторожева, в котором она в этот момент видела не просто священника. Для нее, и не только для нее одной, это был человек, которого Бог избрал своим посредником, своими устами. Княжна поблагодарила Сторожева, сделала это под бдительным взглядом тюремщика, но это нарушение режима осталось незамеченным. Потому что Бог был с Ними, Бог дал Им еще одно подтверждение того, что не оставил их. Бог дал им знак, который еще больше укрепил и без того безусловную веру.