Татьяна Бушуева - Историческая преемственность традиций российской цивилизации. Заменательные даты, исследования и новые документы

Вот комендант г. Сталинграда, когда стихло более или менее, является на тот берег.

– Чем вам помочь?

– А вы кто?

– Комендант города.

– Где вы сидите?

– За Волгой – Ленинск, Ахтуба, Красная Слобода – они там сидят.

Режим, который создали немцы в Сталинграде, был ужасен. Часть жителей, которые не отправляются в Калач, расстреливаются, часть жителей, которые попадают немецкому солдату на улице, он заставляет работать. Сам курит трубку, а жители работают. Несладко досталось им в этом отношении.

Первые бои в городе были в заводских поселках. Гитлер не рассчитывал, что мы будем сопротивляться. Когда бойцы попали в город, когда десятки и сотни фрицев стали сдаваться, это ободрило бойцов, они увидели, что немцев бить можно, и крепко бить. Это первый фактор.

Второй фактор – это приказы и потом наша агитация – умри, но не уходи, дальше отступать некуда, в Сталинграде решается судьба нашей родины. Это бойцам было понятно. И у самих бойцов было такое настроение, что их вытаскивают раненых, с переломанным хребтом, то они со слезами на глазах уезжают на тот берег, когда они прощаются с товарищами, приехавшими, привезшими их на тот берег, они не хотят расставаться, говорят: лучше нас здесь закопайте. Считали для себя позором идти ранеными на тот берег. Это явилось отзвуком приказа товарища Сталина.

Третий фактор тот, что с трусами и паникерами мы были беспощадны. 14 сентября комиссар и командир 40-го полка бросили полк и бежали. Тут же их расстрелял перед всей армией. Две бригады сбежали у меня с этого берега на тот берег и за нос меня водили несколько дней. Нашел, расстрелял командиров и комиссаров. Приказ отдал по всем частям, что трусам и изменникам никакой пощады не будет

Четвертый фактор тот, что оглянешься на Волгу – черт ее переплывет. Это уже чисто географический фактор.

Были корреспонденты-иностранцы, все допытывались, какие части здесь стояли, где они комплектовались. Спрашивали, что это, сибирские части? Я говорю, ничего подобного – русские, украинцы, узбеки, татары, казахи и т. д. Фактически так и было. Здесь были представители всех национальностей, а не какие-то особые, отборные части, специально созданные для Сталинграда. Конечно, русских было больше, потому что русского населения было больше. Лучше всего дрались у нас русские, потом украинцы и даже узбеки, которые раньше никогда не воевали.

Правда, первый и второй день плачут, потом сама обстановка заставляет его смотреть на русского, на украинца и с ними вместе бьется и умирает. Высокое политическое сознание было исключительное для бойцов.

Мы бы там легли, но мы бы не отступили, в крайнем случае пули бы себе в лоб пустили. Такое у нас было решение, что без приказа свыше мы ни в коем случае не уйдем. В этом отношении я со всей ответственностью заявляю, что Военный совет не ушел, а за ним не ушли бы и другие.

Чувствовалась ли помощь и поддержка Москвы?

Что значит, когда Н. С. Хрущев позвонит по телефону, а он звонил очень часто. Мы знаем, что такое Н. С. Хрущев – член Политбюро, член ЦК партии, который непосредственно может поговорить с товарищем Сталиным. Он не произносил его имени, но тот факт, что он часто звонит и спрашивает, как дела, как настроение, для нас очень много значило.

– Ничего, терпеть можно.

– Хорошо, я надеюсь на вас.

Еременко приезжал. Он двое суток ко мне переплывал только через Волгу, чтобы поговорить. Волга кипит, горит, и все-таки он ко мне приезжал на каком-нибудь катеришке. Мы с ним старые приятели.

– Мне товарищ Сталин приказал навестить тебя, посмотреть, как ты живешь, в чем ты нуждаешься.

В отношении боеприпасов и прочего снабжения плоховато было. Подвоза ни черта нет, снарядов мало. Как дашь в Москву телеграмму – моментально дается ответ и сразу чувствуешь материальную поддержку. Подвоз боеприпасов и снарядов для нас – это было все. Тут была помощь не только морального порядка, но, если что-либо надо прошибить, всегда через Москву. Верно, я редко прибегал к этому делу, но все же прибегал.

Раненых эвакуировали на ту сторону. «Истекаем кровью, – пишу в Москву, – умирать мы согласны, деремся мы храбро, Сталинград удержим, давайте силы!»

Дают. Прямо пишут: «КП, мне». «Почему Чуйкова не снабжаете тем-то и тем-то? Направляйте то-то и то-то».

Мы регулярно получали газеты. Разве бойцу не лестно прочитать, что, начиная с передовицы и кончая последними страницами, центральные газеты «Правда» и «Известия» все время пишут: «Сталинград», «Сталинград».

Мне главный заместитель начальника Санитарного управления Красной Армии говорил: идет тяжелораненый боец. Его спрашивают: откуда и куда? Раненый ударяет себя в грудь и говорит:

– Из 62-й армии, три раза ранен, выздоровею и вернусь туда обязательно.

А посылок сколько нам слали со всех концов Союза. Мы все-таки умудрялись бойцам преподносить эти подарочки: пару яблок, кусок колбасы. Но лучшие, особо отличившиеся бойцы все время получали.

Что говорить… Приезжает Мануильский, хочет ехать к нам. Гуров согласился. Я категорически возражал и не пустил к себе.

К чему человека потерять? Не обязательно, чтобы член Исполкома Коминтерна приехал нас поддерживать, мы пока еще не падаем, а рисковать мне просто было жалко. Я уговорил его, и он к нам не поехал.

А жена что мне пишет: «Я знаю, ты в Сталинграде. Там опасно, но я горжусь борьбою сталинградцев. Это похоже на единоборство с фюрером. Побей его похлеще, чтобы он язык высунул, как это показано на картинке». А бойцам что писали? А командирам что говорили?

В отношении страны, в отношении Москвы, в отношении высшего командования, лично товарища Сталина язык не повернется плохое что-нибудь сказать.

Чувствовали себя обреченными, потому что физически мы были отрезаны от всего, чувствовали всю тяжесть своего положения, чувствовали, что умрем, если надо будет по обстановке, но чтобы про нас кто-либо забыл или не оценил, этого мы не чувствовали. Конечно, мы знали, что писать открыто про защитников Сталинграда, называть персонально было нельзя. Это была военная тайна. Но, когда в Наркомате обороны состоялось постановление в отношении того, чтобы особо выделить 62-ю армию, то у каждого бойца нос на квинту, козырем начал ходить.

Я, по разрешению товарища Сталина, в 1943 г. летал на самолете к своей семье в Куйбышев. Это как раз совпало с празднованием годовщины Красной Армии 23 февраля. Я был приглашен в театр. Меня уговорили выступить минут на 5–10. Там был маршал Советского Союза Шапошников. Выступали многие, их встречали тепло, но когда последнему мне дали слово, я, как дурак, минут пять стоял. Начну говорить – меня прерывают. Чувствовал, насколько все-таки наше положение и нашу борьбу понимали.