Теодор Шумовский - Арабы и море. По страницам рукописей и книг

Не всякому дано увлечь читателя повествованием о старых, непонятных для неспециалиста рукописях и заботах историка. Об авторе этой книги этого не скажешь. Он умеет не только качественно делать работу историка, но живо и увлекательно описать ее. Академическая наука пока слишком мало задумывалась над формой изложения и передачи текстов источников. Как известно, большую роль в арабо-мусульманской литературной и научной традиции играла поэзия. Самые различные авторы со времен возникновения ислама и даже раньше нередко выражали свои мысли в стихах. При этом по содержанию они могли относиться к самым различным областям знания – от истории и географии до политики и права. Арабские лоции, над которыми работал Шумовский, частью тоже были изложены в стихах. Так вот, работая над арабскими рукописями, он пришел к мысли о необходимости передачи их формы художественными средствами русского языка, чтобы не лишать русскязычного читателя возможности испытать те же чувства, которые возникают у араба при чтении оригинала. В своих книгах Шумовский выразил собственные принципы художественного перевода, не приемля рабского следования грамматической структуре оригинала. В этом Шумовский был неодинок. Поиски более адекватных средств художественного перевода волновали крупнейших представителей русского востоковедения ХХ в., таких как известный китаист и переводчик Василий Михайлович Алексеев или специалист по литературе древнего Ближнего Востока Игорь Михайлович Дьяконов [2] См., например: Алексеев В.М. Предисловие // Антология китайской лирики VII–IX вв. по Р.Х. М.-Пг., 1923. С. 13–18; Дьяконов И.М. Переводчики // Дьяконов М.М., Дьяконов И.М. Избранные переводы. М., 1985. С. 6–12. .

Классическая арабо-мусульманская научная и литературная традиция во многом основана на цитировании и комментировании предшественников. Многое в сочинениях по арабской морской географии порой невозможно понять без обращения не только к истории средневековой навигации, но и к более широкому пласту культуры того времени. Свой комментарий к прочтению арабских лоций XII–XVI вв. дает и автор «Арабов и моря». Во вторую главу книги вошли увлекательные экскурсы-повествования о морских путешествиях и открытиях на Ближнем Востоке и в Африке со времен Древнего Египта и Финикии до правления арабских халифов и османских султанов. Кроме адмиралов, политиков и торговцев на ее страницах мы встречаемся с учеными и поэтами. Не раз автор цитирует и Коран, причем в собственном поэтическом переводе, работать над которым он начал еще в середине ХХ столетия, когда первое издание книги только готовилось к печати, а закончил через более чем тридцать лет, в 1995 г. Внимательному читателю несложно заметить следующую особенность переводов Шумовского: они становятся более сухими и дословными, когда речь идет о лоциях и морском деле, более раскованными и свободными в художественных арабских текстах, включая аяты Корана. Более последовательно автор претворяет свои соображения о значении художественного перевода во всем, что касается менее специальных, чем мореплавание, областей средневековой арабо-мусульманской культуры.

Насколько такие переводы нужны? Ведь Коран не раз переводился с арабского на русский. Кроме изданного посмертно чернового перевода Крачковского есть дореволюционные переводы Г.С. Саблукова и Д.Н. Богуславского. Почему же попытки перевести Коран не прекращаются? Дело в том, что все названные переводы передают лишь содержание памятника, пренебрегая его художественными особенностями, а перевод Крачковского порой приближается к темному для понимания непосвященного подстрочнику. Между тем арабский Коран представляет собой яркое художественное произведение. Он написан ритмической прозой (садж‘), близкой по форме к поэзии. Надо было быть Пушкиным, чтобы по дурному двойному переводу с французского понять в XIX в. художественные достоинства Корана, выразив их в его знаменитых «Подражаниях Корану». Современному русскому читателю пока не хватает хорошего художественного перевода Корана. Появившийся одновременно с изданием Шумовского новый академический перевод дагестанского востоковеда Н.О. Османова также не стремится передать художественную форму «Откровения». Что уж говорить про сделанный в 1993 г. не знающей арабского языка Викторией Пороховой жульнический и по временам совершенно бессмысленный «перевод смыслов», по существу сводящийся к испорченному «переводчицей» переводу Крачковского! В этих условиях попытка стихотворного перевода Шумовского была смелым новшеством. Если спуститься от Корана к стихам средневековых арабских поэтов, понять значение новаторства Шумовского можно, сравнив его переводы с помещенным в этой же книге переводом отрывка из поэмы ал-Хурайми, выполненным В.Э. Эберманом в классической, но несколько косноязычной манере.

Научно-популярный жанр книги позволил Шумовскому свободнее обращаться с временем и пространством. Он начинает свою книгу воспоминаниями о начале своих штудий над лоциями и стихами Ахмада ибн Маджида в пред– и послевоенном Ленинграде, затем переходит к истории арабского мореплавания и постепенно все более уходит в седую древность. Не нужно, однако, думать что средневековое арабское мореплавание имеет сегодня чисто академический интерес. История остается тесно связанной с политикой, лишний раз подтверждая высказанную еще «арабским Марксом» XIV в. Ибн Халдуном истину о том, что «меч и перо», власть и знание всегда идут в истории человечества рука об руку. Обратим внимание на одно замечание автора, оброненное им в первой главе. Почему в разгар холодной войны, еще в 1957 году, молодому и беспартийному Шумовскому удалось быстро издать свой перевод Ибн Маджида? В дело, к счастью, вмешался суэцкий кризис: после национализации правительством Насера Суэцкого канала в Египте перед арабской (и советской) наукой была поставлена задача доказать Европе существование у арабов собственных и независимых от Европы традиций мореплавания. Здесь как нельзя кстати оказались надолго забытые арабские лоции, которыми занимался Шумовский. Его коллеги, изучавшие мусульман Средней Азии, были менее счастливы: после советского вторжения в Афганистан в 1978 году целый ряд невинных исторических монографий о России и мире ислама был задержан в Восточном отделении издательства «Наука».

Не следует, однако, думать, что научный и жизненный путь Шумовского был легок и приятен. Политика ворвалась и в его судьбу. Накануне окончания университета научная карьера Шумовского вместе с изучением арабских лоций надолго прервались. Ему довелось многое пережить, в первую очередь два ареста и почти пятнадцать лет сталинских концлагерей и политической ссылки в Западной Сибири, о чем по вполне понятным в 1964 году цензурным соображениям он никак не мог рассказать на страницах этой и других своих книг. Ко времени выхода первого издания книги эпоха репрессий потеряла свой массовый характер, «культ личности» был официально осужден в 1956 году, и перед ученым, как и перед миллионами его современников, сумевших сохранить жизнь в сталинской мясорубке, «извинились», и дела их были закрыты. Однако привлекать внимание читателя к сталинскому террору при раннем Брежневе стало не принято, и Шумовский смог лишь кратко отметить, что был репрессирован дважды, в 1938 и 1948 годах, и окончательно реабилитирован только в 1957 году.