Оксана Захарова - История балов императорской России. Увлекательное путешествие

Я сказала, что такие минуты не забываются. А он заметил: «Jamais je n'oublierai le premier moment ou je vous ai vu!» [16] Никогда не забуду первую минуту, когда я вас увидел! (фр.)

Когда император в третий раз пригласил А. П. Керн на польский, он сказал ей слова, которые она хранила в памяти всю жизнь: «Adressez-vous a moi comme a un pere!» [17] Обращайтесь ко мне, как к родному отцу (фр.).

После этого Александр Павлович поинтересовался, будет ли Анна Петровна на маневрах. Она ответила, что будет непременно, хотя прежде этого не желала, боясь до смерти шум и стрельбу.

В тот вечер Анна Петровна Керн имела невиданный успех, который когда-либо встречала в свете.

Маневры 40-тысячного корпуса проходили за Двиной, на огромном поле, в конце которого была сооружена сквозная галерея, обвитая зеленью. Со стороны поля галерею украшал балкон, с которого дамы наблюдали за происходящим.

В конце маневров в нижней части галереи накрыли обеденный стол. Заметив А. П. Керн, Сакен приветливо ей поклонился.

Анна Петровна слышала, как Александр Павлович спросил у него: «Qui saluez vous, general?» Он ответил: «C'est m-me Kern!» Вставая из-за стола, император поклонился всем и лично Анне Петровне.

Судьба подарила А. П. Керн несколько встреч с императором. Первая – в Полтаве, последняя – в Риге.

О своих чувствах к российскому императору Александру I Анна Петровна блестяще напишет в своих воспоминаниях:

«Многие восхищались в то время – кто Сухозанегом, <���…> кто графом Орловым, генерал-адъютантом.

Я никого не замечала, ни на кого не смотрела: разве можно смотреть по сторонам, когда чувствуешь присутствие Божества, когда молятся?

Это были только мужчины: красивые ли, не красивые – мне было все равно. А он был выше всего! Я не была влюблена, <���…> я благоговела, я поклонялась ему! <���…> Этого чувства я не променяла бы ни на какие другие, потому что оно было вполне духовно и эстетично. В нем не было ни задней мысли о том, чтобы получить милость посредством благосклонного внимания царя, – ничего, ничего подобного… Вся любовь чистая, бескорыстная, довольная сама собой.

Если бы мне кто сказал: «Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя, как простой смертный», я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться, как высшему, обожаемому существу!

Это счастие, с которым никакое другое не могло для меня сравниться!»

При императоре Александре I каждый год 1 января устраивался так называемый народный маскарад в Зимнем дворце. Посетители всех сословий собиралось более 30 тысяч человек. Полиции не было, народ двигался «<���…> чинно, скромно, благоговейно, без толкотни и давки», дамы были в «<���…> в кокошниках и русских платьях. Общее впечатление было великолепно <���…>. Польский танец шествовал сперва по освещенным картинным галереям и доходил до замыкающего Эрмитаж театра. Театр был превращен в сверкавший бриллиантовый шатер из граненых стекляшек, между собою плотно связанных и освещенных сзади. Магический свет разливался по амфитеатру. Если я не ошибаюсь, эта декорация была придумана при Императрице Екатерине II <���…>», – вспоминал граф В. А. Соллогуб. Для современников этот праздник имел особый политический смысл: «Царь и народ сходились в общем ликовании».

В начале XIX столетия в Москве «любили и могли жить широко и весело». В 1818 году московские вельможи-хлебосолы старались превзойти друг друга в устройстве балов и праздников. Маменьки заказывали своим дочерям платья, в которых было бы не стыдно предстать перед губернатором в Благородном собрании, где собиралось более тысячи человек. И все же самые изысканные туалеты берегли для балов в присутствии императора, где приглашенные имели больше возможностей быть им замеченным [18] Особой популярностью пользовались бальные платья, шитые по шелку серебром. .

Одним из лучших балов в Москве по праву считались праздники во дворце Апраксиных на Знаменке. В 1818 году в честь присутствия в Москве царской фамилии Апраксины давали бал, на который было приглашено примерно тысяча человек.

Во время бала вдовствующая императрица обошла весь зал и поприветствовала дам и девиц «милостивыми словами». На ужин, приготовленный в утопающем в цветах Манеже, государь отправился с хозяйкой дома, С. С. Апраксин шествовал вместе с императрицей, а великие князья вели дочерей Апраксина и невесту его сына, которая была до такой степени прекрасна, что напоминала, по отзывам современников, чудесную розу.

Насколько ласков и приветлив был С. С. Апраксин, настолько обходительной и приветливой хозяйкой балов была супруга московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына (с 1820 года) – княгиня Татьяна Васильевна.

Весь вечер она старалась оказывать внимание каждому гостю, посылала кавалеров к нетанцующим девушкам, для всех находилось у нее доброе, приветливое, ласковое слово, а если ей нечего было сказать – «пройдет мимо и улыбнется».

В это время молодым девушкам, начавшим выезжать в свет, было с кого брать пример.

Супругу московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына москвичи обожали «от мала до велика».

Стараниями княгини Голицыной в Москве был основан Дом трудолюбия, учреждены сиротские училища, она заботилась «о распространении образования среди девиц бедного класса» и «с любовью матери» беспокоилась о детях-сиротах в различных благотворительных учреждениях и приютах. Князь Шаликов в 1824 году написал к портрету Татьяны Васильевны:

Княгиня была небольшого роста, худощава, с удивительно приятным и приветливым лицом. Татьяна Васильевна обладала привлекательной внешностью, но не принадлежала к числу первых московских красавиц. Напротив, герой Бородина, генерал от кавалерии князь Голицын, будучи довольно высокого роста, имел величественную осанку, прекрасные черты лица и безукоризненные манеры.

Получив образование за границей, он великолепно знал европейские языки и очень плохо владел русским. Перед тем как произнести речь, ему приходилось самому составлять ее для перевода на русский и почти вызубривать написанное, чтобы выступить с нею перед собравшимися. Впоследствии Дмитрий Владимирович осилил родной язык и владел им весьма неплохо.

Однажды кто-то заметил при А. В. Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски. «Стыдно, – сказал Суворов, – но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски». Князь умел думать по-русски, и это действительно главное.