Цви Миркин - Занимательная гебраистика

Инициаторы возрождения иврита стояли перед непростым выбором. Норма произношения была необходима хотя бы для того, чтобы не тормозить процесс формирования еврейского среднего класса в Палестине. Но надо было решить, какую из традиций признать нормативной. Волевым решением Бен-Йехуды нормативной была объявлена сефардская традиция – и к ней стали приучать детей в первых появившихся в Палестине ивритских школах.

Но возникла новая проблема, и с совершенно неожиданной стороны. В начале 20-х годов началась новая волна репатриации – в основном, из Восточной Европы. Причиной этой волны послужило не столько желание переехать на землю предков, сколько введение в 1924 году Конгрессом США въездных виз и ограничений на иммиграцию. Языки у новоприбывших были разные, и, чтобы общаться между собой, они постепенно начали учить иврит. С произношением, правда, дело не заладилось. Они говорили на языке предков с самыми разными акцентами – польским, немецким, русским, венгерским, но не с тем, который последователи Бен—Йехуды считали нормативным.

Помимо многочисленных акцентов, эти репатрианты обогатили иврит рядом новых выражений – кальками с их родных языков. Так как большинство переселенцев были из Польши, то выражения польского происхождения преобладали над прочими. В иврите появились «жёлтый сыр» – в смысле, обычный, твёрдый, и «белый сыр» – то есть творог. Напиток, именуемый «кофе латте», на иврите стали именовать «перевёрнутым кофе». А «европейский» новый год, евреями в Палестине не отмечавшийся по причине наличия своего в середине сентября, стал именоваться «Сильвестром».

В израильской истории репатрианты этого периода известны как «репатрианты газированной воды» – не разделяя убеждения своих предшественников, что приличный человек должен заниматься исключительно тяжёлым физическим трудом в сельском хозяйстве, они пооткрывали в городах разные магазинчики, среди которых преобладали киоски по продаже газированной воды. Это уже были явные признаки формирования среднего класса – но правильного произношения ему, всё же, не хватало. Не хватало настолько, что даже герои фильма «Эта страна», снятого в 1935 году отцом—основателем израильского кино Барухом Агадати, говорят с сильным акцентом – кто с русским, кто с польским.

Дети этих репатриантов, однако, пошли уже в ивритские школы, где слышали от учителей иврит без акцента. К 1948 году, когда была провозглашена независимость Израиля, они уже успели закончить школы, поэтому в новый период своей истории страна вступила с уже сформировавшимся средним классом.

Жюль-Анри Пуанкаре говорил: «Писатели, украшающие язык и относящиеся к нему как к объекту искусства, тем самым делают из него орудие более гибкое, более приспособленное для передачи мысли».

По поводу писателей великий математик был, безусловно, прав. Но необходимо отметить, что им никоим образом не принадлежит монополия на превращение языка в орудие более гибкое – хотя, имеющие отношение к этому почтенному занятию не-писатели, похоже, не особо задумываются об украшении языка и сосредотачиваются исключительно на его функциональности.

Евреи, репатриировавшиеся со всего мира сначала в Палестину, а потом в Израиль, об украшении языка в большинстве своём не думали – сначала надо было этот самый язык освоить. Начинали все, понятно, с красивого, литературного, в первые годы – почти что библейского иврита. Но практическая деятельность требовала дополнительных языковых инструментов, подходящих для различных непредвиденных ситуаций.

Вот с этим-то и были проблемы. Академия языка занималась самой разной лексикой, но игнорировала тот её пласт, который используется в моменты, когда требуется краткое и ёмкое выражение эмоций. Привело это к тому, что за повышение гибкости иврита взялись широкие массы его носителей.

Поскольку родным их языком иврит, как правило, не был, иногда они забывались и дополняли разговор на иврите теми или иными терминами из своих родных языков, не особо заботясь о стилистических изысках. Особо же удачные выражения перенимали и те, для кого иврит был родным, не очень заботясь при этом о точности передачи.

Одним из таких примеров является появление в иврите воспетого легендарным Барковым известного русского выражения, в котором упоминались родственники по женской линии. Неизвестно точно, когда оно попало в иврит. Судя по всему, достаточно давно, потому что успело измениться до неузнаваемости и превратиться в одно слово, звучащее на иврите как «кибенимат». Значение при этом осталось практически тем же, что и в языке оригинала: кибенимат – это то, туда посылают. Правда, вместе с изменением формы изменилась и степень ненормативности – в иврите это слово, конечно, не относится к изысканному языку, но и на табуированность не тянет.

Иногда происходили более запутанные трансформации, в которых участвовали несколько языков сразу. Например, идишское слово «лох» – «дыра», объединившись с одним из основных русских нецензурных слов, образовало чисто ивритский термин «пизделох», обозначающий что-то очень далекое. Что-то типа мыса Дежнёва. Или того места, куда Макар телят не гонял.

Хотя авторы этих лексических единиц остались безымянными, можно предположить, что писателями они не были. К языку они явно не относились как к объекту искусства, но однозначно сделали его более гибким. И даже можно утверждать, что некоторым образом его украсили.

По утверждению Айзека Азимова, «У людей есть тенденция хвалиться, что они лучше соседей, что их культура древнее и выше, чем на других планетах, что всё хорошее на других мирах заимствовано у них, а плохое искажено и испорчено при заимствовании, либо изобретено где-то в другом месте». Об отношениях с другими планетами, несмотря на впечатляющие успехи Элона Маска в области освоения космоса, говорить пока что преждевременно, а вот заимствования – тема вполне актуальная, хотя и происходят исключительно в рамках одной планеты. Это, конечно, совсем не те расстояния, о которых писал Азимов. Какие-то несколько сотен или даже тысяч километров – это ничто по сравнению с парсеками или световыми годами, но и на таких расстояниях могут происходить загадочные вещи.

Когда заимствования проходят относительно прямой путь, это не вызывает никаких вопросов. Слово может возникнуть в Польше или в России в незапамятные времена, проникнуть из русского или польского языка в применявшийся в данной местности диалект идиша, с его носителями добраться до Палестины, а там уже войти и в иврит, в котором, несмотря на древность, не нашлось адекватного аналога. Но легких путей не ищут не только люди, но и слова. Более того – иногда у слов просыпается страсть к приключениям.